Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

что теперь я легко воспылал бы к ней чувствами, какие кузина старалась пробудить во мне. Но ей, несомненно, что-то на меня наговорили, ибо она со дня на день становится со мною все сдержаннее и холоднее. Тот, кто наговорил, прав. Прощай, братец. Я так расстроен, что даже не могу выразить словами.

ПИСЬМО CVIII

ОТ ТОГО ЖЕ К ТОМУ ЖЕ

Юрсюль покидает второй ее поклонник. Эдмон горюет о том, что и этот брак не осуществился

Можно ли было ожидать этого, братец? Советник пишет, что обдумал положение, что у родителей его другие планы, что они противятся его браку с Юрсюль... Он опасается, что случившееся получит огласку... Боже мой! Да ведь именно из-за него упущена возможность выдать ее за знатного человека, а он еще осмеливается... Он пренебрегает девушкой слишком для него слабой, слишком деликатной... или лучше сказать слишком уж глупой... Не будь этой дурацкой деликатности, она стала бы маркизой... Кузина была права, возражая против ее знакомства с советником, и дал бы нам бог твердо придерживаться ее совета!.. Теперь сестра в отчаянии; она рыдает, но говорит, что не раскаивается в жертве, какую принесла неблагодарному... Зато я раскаиваюсь за нее!.. Если бы я мог предвидеть, что младенец умрет (или что его похитят — насчет чего у меня сильное подозрение, хоть и нет никаких доказательств)... Однако, рано отчаиваться; я повидаюсь с маркизом.

Сообщи эти прискорбные новости родителям, смягчив обстоятельства, как ты умеешь, — им нужно знать правду, чтобы они могли соответствующим образом вести себя с советником, — он ведь возвратился в наши края. Господин Годэ последовал за ним с намерением следить за всеми его поступками; Годэ — друг неутомимый и жертвует всем, когда надо нам помочь... Ах, зачем он связался... Но это тщетные пожелания! Да и все они у меня теперь тщетные, кроме одного — навсегда сохранить любовь моего добродетельного старшого (и я твердо надеюсь на это).

ПИСЬМО CIX

ОТ ЭДМОНА К ГОДЭ

Женитьба маркиза. Эдмон рассказывает своему приятелю, как гнусно он поступил с неким Негре

Неослабно наблюдай за советником, мой закадычный друг, ибо в отношении известного тебе дела здесь уже нет никаких надежд. Маркиз недавно женился на богатой и знатной наследнице, такой красавице, такой восхитительной, что просто не сможет не любить ее, даже если в его сердце еще не угасла страсть к той, которую он покинул. Однако на днях он принял меня весьма милостиво, вновь предложил мне свои услуги и просил почаще навещать его, — словом осыпал меня любезностями. В недалеком будущем выяснится, насколько я могу полагаться на его щедрые обещания.

Сестра постепенно успокаивается. Мы с мадемуазель Фаншеттой стараемся ее развлекать, а письма, которые она получает от моей кузины, тоже действуют на нее благотворно. Таланты ее столь успешно развиваются, что удивляют даже ее учителей. Мы пользуемся ею как моделью, когда требуется красивое лицо для какого-нибудь дорогого портрета и она появится в Салоне на картине, где изображен Александр, встречающий мать и жену Дария {53}; Юрсюль предстанет в виде Статиры. Мне очень нравится, что после случившегося она еще выросла; отсюда можешь заключить, что небольшой ущерб, нанесенный ее фигуре, вероятно, уже почти возмещен...

(Далее Эдмон пишет, что воспользовался неожиданным стечением обстоятельств, чтобы написать обнаженную натуру; моделью ему послужили две редкостные красавицы, — затем он продолжает:)

Юрсюль сложена превосходно, у нее мягкие, плавные линии; это идеальная натура, это подлинная Венера; Фаншетта более хрупка и еще не совсем развилась, она очень подходит для фигуры Гебы.

В твое отсутствие нас посетил Негре; чудак изрядно позабавил Лорету. Приключение, о коем я тебе писал, до того его возмутило, что он разбушевался, несмотря на свой ровный характер, но меня удивило, что жестокая выходка, которая, не будь предохранительного снадобья здешнего ловкого лекаря[75], могла не на шутку повредить его здоровью, не отбила у него охоту водиться с нами; правда, я постарался загладить свою вину, оказав ему нарочитое внимание. Но господин Негре весьма нахальный вольнодумец. Посуди сам, он во что бы то ни стало хочет, чтобы мы посещали шлюх, и я уже два-три раза заходил к этим презренным созданиям, чтобы позабавиться, наблюдая, как он своеобразно ведет себя с ними. Откровенно говоря, мне и самому хотелось познакомиться с этими несчастными, которые, посвятив себя удовольствиям, влачат тяжкое, унизительное существование[76]{54}. Будь у меня больше времени, я описал бы тебе несколько своих приключений, но ограничусь двумя, вернее сказать одним. Первое, — скажу вкратце, — случилось с нами в какой-то дыре на втором этаже, во дворе, в комнате полной чада от варившихся сосисок и кровяной колбасы. Там находились две весьма неопрятные девицы, одна — маленькая, довольно миловидная блондинка, другая — весьма безобразная; мы кинули жребий; уродина досталась моему спутнику (не без плутовства блондинки) и т. д.

О другом приключении не могу не рассказать поподробнее, ведь, помнится, ты говорил, что совсем не знаешь женщин такого рода.

На днях мы обнаружили у выхода из Пале-Руаяля высокую, отлично сложенную девушку. Негре пристал ко мне, чтобы мы пошли за нею следом. Я сдался, но решил ни в коем случае не оспаривать у него благосклонность красотки. Нас ввели в просторную квартиру на третьем этаже на улице Шантр, где все было изящно, удобно, даже не без роскоши. Встретили нас весьма приветливо; это в обычае — принимают в таких местах всегда очень любезно. — Ребята, — сказала нам высокая девушка, — вас двое; неприлично иметь одну на двоих. — Не дожидаясь ответа, она нас покинула, а через несколько минут вернулась с очаровательной, но маленькой соседкой, которую назвала Дюплесси (сама она — Лебрен). Так обычно эти девицы подыскивают себе подруг — высокая работает с маленькой. Если их три, то они всегда разнятся по возрасту, росту и цвету волос, чтобы угождать на все вкусы. Признаюсь, я как бы ошалел; до того я видел одних только скурёх — это любимое словечко Негре; а тут на меня производили впечатление и изысканность их нарядов, и легкость, остроумие речей, и непринужденность, и вежливость. Даже Негре был сам не свой и, подобно пресловутому ослу, замер между двумя, в равной мере красивыми, хоть и совсем разными девушками. В конце концов высокая спросила меня — которую из них я выбираю. В ответ я подал руку Дюплесси. Ах, друг мой,