Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

(Importation 1908). Это высказывание воссоздает нормативное соотношение гендерных ролей, в рамках которого женщинам предписывается большая доброта и чувствительность, чем мужчинам. Однако к началу XX века растущее число женщин не готовы были довольствоваться ролью нежных и хрупких созданий, которую отводила им буржуазная культура западных обществ. В этом контексте «хищные» украшения и отделка модных нарядов могли приобретать особую привлекательность в качестве вызова устоявшимся представлениям о женской «природе». Ирландскими националистками в их вестиментарных практиках могло, кроме того, двигать желание дистанцироваться от псевдогуманизма британских военных, «заботившихся» о птицах несравненно больше, чем о жителях колоний.

Украшенные перьями, крыльями и чучелами птиц шляпы мужских фасонов, в том числе таких, как фуражка или треуголка, имеющих выраженные милитаристские коннотации, на рубеже веков прочно вошли в гардероб многих британских и американских суфражисток. По-видимому, зачастую это был вполне сознательный символический жест, позволявший им, как и Маркевич, заявить о своей активной лидерской позиции, в то же время оставаясь в рамках актуальных модных тенденций, а не противопоставляя себя им. Но подобно тому как образ кошки-хищницы на открытках мог наделяться и положительными, и отрицательными значениями, шляпы с «птичьим» декором, придававшие женщинам стильный и в то же время грозный вид, использовались не только для продвижения суфражистской повестки[230], но и для ее дискредитации: они стали узнаваемым знаком воинственной деятельницы движения за права женщин в карикатуре и раннем кинематографе, где суфражистка нередко оказывается комическим персонажем.

Британский сатирический фильм 1913 года «Война с воинствующими суфражистками. Комическая нелепость» (Milling the Militants; A Comical Absurdity) кажется ожившим набором антисуфражистских открыток: от мужчины, вынужденного нянчиться с детьми, поскольку его жена забросила свои домашние обязанности, до макания суфражисток в воду в качестве наказания[231]. Главная героиня ленты в одной из первых сцен нахлобучивает себе на голову огромную шляпу, украшенную перьями наподобие «индейского» головного убора (вспомним аналогичную карикатуру 1870 года из «Панча»), и возглавляет процессию активисток, многие из которых одеты похожим образом. Эти вышедшие из повиновения женщины бьют стекла, устраивают пожары и пляшут вокруг разведенного ими костра как заправские «дикари», размахивая своими дикарскими же аксессуарами – муфтами и боа с лисьими хвостами.

В «аполитичном» ключе «дикость» современной моды демонстрирует американский фильм 1911 года «Скво-модница» (An Up-to-Date Squaw, реж. Джордж Лесуар), в котором коренная американка прельщается радостями модного потребления. Комизм фильма для зрителей той эпохи, по-видимому, должен был заключаться в несоответствии телесности героини (расистского грима «redface», «индейского» парика с косичками и гипертрофированно резких движений) идеалу модной женственности, который ассоциируется с приобретаемыми ею вещами. В то же время мех и перья модных изделий образуют комическую параллель с элементами «индейского» костюма, поэтому мишенью шутки становятся не только «дикари» из резервации, но и белые городские модницы.

Остранение западных модных практик за счет сопоставления с практиками символизации тела у коренных американцев становится устойчивым приемом еще в эпоху Просвещения, встречаясь, к примеру, в одной из речей сэра Джошуа Рейнольдса перед Королевской академией художеств (Reynolds 1891: 198–199). У Рейнольдса аналогия между западным модником и чероки носит абстрактно-эстетический характер: оба представляются художнику отклонением от «универсального» идеала красоты, воплощенного в искусстве Античности. Примечательно, что в это время сравнение включает в себя мужчину-щеголя, тогда как столетие спустя его место в этой риторической фигуре занимает модница, гендер же «краснокожего» не имеет принципиального значения: часто это «вождь», но может быть и его «скво» (как мы помним, Дарвин популяризировал представление, согласно которому у «диких» народов разница между мужчинами и женщинами существенно меньше, чем у «цивилизованных»).

Другое изменение в этом топосе связано с конкретизацией оснований сравнения: со второй половины XIX века сходство с «индейцами» женщинам, предположительно, придает именно использование перьев и меха в модных нарядах. Помимо многочисленных карикатурных репрезентаций, эта тема освещалась и в наукообразном ключе – в частности, в серии эссе Шарлотты Перкинс Гилман, выходивших в 1915 году, где писательница утверждает, что «мех находится в самом низу лестницы, длинного-длинного ряда ступеней, пройдя которые костюм современного человечества стал отличаться от грубых покровов первобытных дикарей» (Perkins Gilman 2002: 77). Помимо прямого политического использования для дискредитации суфражисток, «дикарские» головные уборы и аксессуары в кино стали характеризовать любых активных женских персонажей, особенно зрелого возраста. К примеру, деспотичная мачеха или свекровь нередко оказывалась выведена в комическом амплуа бабы-«генерала» с пером или целым плюмажем на шляпе. Так, в венгерском фильме 1914 года «Нежеланная» (A tolonc, реж. Михай Кертес) этот стереотип воплощает мать героя, которая несправедливо преследует главную героиню, обвиняя ее в краже. Этот пример показывает поистине интернациональный характер данного кинематографического клише, соединявшего зрелищные модные аксессуары с боевитым и сварливым нравом.

Я полагаю, что репрезентация (и самопрезентация) суфражисток сыграла ключевую роль в формировании данного стереотипа. При этом сращение образа представительницы движения за права женщин с модной хищницей происходит задолго до 1910-х годов. Уже в конце XIX века это соединение проявляется как в визуальных, так и в вербальных медиа. Вступивший в Общество защиты птиц в 1892 году Э. Л. Сэмборн незамедлительно создает для «Панча» карикатуру «Хищная птица», отпечатанную на целую полосу. На рисунке монструозная женская фигура зависла над болотом, расправив крылья и выпустив когти, очевидно угрожая небольшим птичкам (опознается кулик, цапля, на заднем плане, вероятно, утки, возможно также, чайки), которые бросаются от нее врассыпную. На шее у этой женщины длинное боа из перьев, а на голове – огромная шляпа, также украшенная перьями нескольких видов (хорошо различимы перья белой цапли) и, возможно, целыми крыльями птиц (степень детализации рисунка не позволяет подробнее различить отделку). Карикатура сопровождается подписью: «Несмотря на похвальные усилия „Общества по защите птиц“, гарпия-Мода, кажется, по-прежнему, и даже больше, чем когда-либо, проводит бесконечные гекатомбы мелкой дичи ради получения „перьевой отделки“ для прекрасного пола. Нам известно, что для получения красивых и изящных завитых перьев белой цапли взрослые особи уничтожаются десятками, именно тогда, когда они кормят птенцов, которые в результате сотнями гибнут от голода в своих гнездах. Говорят, что крики этих птенцов поистине душераздирающие. Но очевидно, они совсем не рвут душу наших модниц и не заставляют их раздирать свои сплошь оперенные наряды. Тридцать тысяч черных куропаток было убито в некоторых провинциях Индии всего за несколько дней, чтобы удовлетворить европейский спрос на их шкурки. Один из лондонских дельцов, говорят, недавно получил партию из 32 000 мертвых колибри, 80 000 водоплавающих птиц и 800 000 пар птичьих крыльев. Нам стало известно, что нередко крылья вырываются у подстреленной птицы еще при жизни, и искалеченное создание оставляют умирать