Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

Хобсбаум признался даже, что шпионил бы на Сталина, если бы кто‐нибудь удосужился об этом попросить, ведь это был “единственный путь к победе над Гитлером”. В директивах Москвы он усматривал слово самой Истории и изображал большевистскую революцию, несмотря на расправы, надеждой цивилизации. В важнейшем месте своей последней книги “Как изменить мир” (2011) Хобсбаум пишет:

Я пришел к коммунизму не в Англии, будучи молодым англичанином, а в рушащейся Веймарской республике – как житель Центральной Европы. И я пришел к нему тогда, когда быть коммунистом означало не только борьбу с фашизмом, но и мировую революцию. Я все еще принадлежу к арьергарду первого поколения коммунистов, тех, для кого Октябрьская революция была главным отправным пунктом[724].

Его взгляды, по собственным словам, – это взгляды человека, “который занялся политикой в 1931–1932 годах в Берлине и не забыл этого”[725]. Коммунизм дал ему не только нечто, во что можно верить, но и дом.

Хобсбаум родился (в метрике фамилия записана с ошибкой) в Александрии, в находившемся под британском протекторатом султанате Египет, в 1917 году – за четыре месяца до русской революции и через тридцать четыре года после смерти Маркса. Его отец Леопольд (Перси) Хобсбаум, нанявшийся в управлявшуюся англичанами египетскую почтовую службу (и – неожиданно – боксер-любитель, дважды чемпион Египта в легком весе), был незадачливым сыном истэндского краснодеревщика, приехавшего в 1870‐х годах из Польши. Нелли Грюн, мать Эрика, хрупкая женщина, была австро-венгерской подданной, дочерью венского ювелира, в целом преуспевающего. Она зарабатывала сочинением рассказов и состояла переводчицей в издательстве, напечатавшем ее роман.

После того как Эрику исполнилось два года, его родители, нерелигиозные евреи, переехали в обнищавшую после войны Вену и часто меняли квартиру, чтобы не платить ренту. К началу Великой депрессии спектр центральноевропейской политики сузился всего до двух цветов: коричневого и красного. Когда Эрику было двенадцать, отец умер от сердечного приступа. Два года спустя от заболевания легких умерла мать (по его словам, “сокрушительный удар”[726]). Эрика с сестрой Нэнси забрали жившие в Берлине дядя и тетя, и непростые два года дети провели в доживающей последние дни Веймарской республике. Их разгульный дядя работал на голливудскую студию Universal Films. “Мы плыли на «Титанике», и все знали, что он уже врезался в айсберг”, – писал Хобсбаум в автобиографии (2003).

В той же книге Хобсбаум описывает, как ему было неуютно в новой семье: он “жил, лишенный близости”[727]. Мальчик стал бойскаутом, коллекционировал марки, ходил в походы и много читал. Он в полной мере ощутил последствия мирового экономического спада в своей стране. Безработица затронула более трети занятого населения. Казалось, не за горами крах капитализма. У него и прежде не было причин верить в капиталистическую систему, но по мере того, как эта система приближалась к краху, он решил, что хочет предпринять какие‐то собственные усилия, и решил вступить в молодежную организацию Коммунистической партии Германии (“мой самый ценный опыт политического становления”). Партия дала ему почти экстатическое ощущение идентичности.

Юношей Хобсбаум видел успех нацистов. В 1933 году, когда Гитлера назначили канцлером, Хобсбаум рассовывал под двери листовки вскоре запрещенной компартии; это был его “дебют в подлинно политической работе”. В дневнике, написанном по‐немецки, Хобсбаум описал “холодное светлое ощущение съеживания, как будто стоишь перед человеком, готовым тебя ударить, и ждешь”[728], а позднее, в автобиографии, сравнивал этот опыт с сексом, соединением “чувственного опыта с сильной эмоцией”. Однажды он оказался в пустом трамвае с двумя штурмовиками и очень боялся, что если они увидят коммунистический значок, то набросятся на него. В другой раз Хобсбаум несколько недель прятал под кроватью мимеограф, а головорезы из СС рыскали по городу, хватая и избивая красных. По словам Хобсбаума, так он “впервые пережил характерный для коммунистического движения опыт: делать нечто отчаянное и опасное потому, что приказала партия. Если бы я был не евреем, а немцем, то вполне мог стать нацистом, немецким националистом”.

Этот момент обращения стал эмоциональной основой веры Хобсбаума в коммунизм, причиной, в силу которой он до конца по‐своему хранил верность партии. “Прежде всего, – объяснял Хобсбаум интервьюеру в 2004 году, – следует понимать, что я вырос в тени вулкана в разгар его извержения. В мире, разваливающемся на части, который в Первую мировую войну был превращен в руины. И который Вторая мировая война опять собиралась разрушить до основания”[729]. Приверженность Хобсбаума коммунизму была “племенным вопросом”[730]. “Я смог преуспеть, будучи известным коммунистом, в середине холодной войны, – писал Хобсбаум. – Я не оправдываю себялюбие этого рода, но и не могу отрицать его силу. Поэтому я остался коммунистом”[731].

Семья, у которой были английские паспорта, решила уехать в Англию – скорее из‐за отчаянного финансового положения, нежели из‐за дурных предчувствий. Первая публичная вспышка ненависти к евреям, включавшая бойкот их предприятий и магазинов, произошла только в апреле 1933 года, а к тому времени Хобсбаумы уже обосновались в Лондоне. Хобсбаума определили в превосходную школу в вестэндском районе Марилебон. По его словам, он перечитал все в местной общественной библиотеке и “в возрасте шестнадцати лет понял, что будет историком”[732], но, вероятнее, выбрал историю потому, что она ему хорошо давалась. (Судя по дневниковым записям школьного времени, Хобсбаум подумывал стать поэтом или учителем.) Он добился стипендии для изучения истории в кембриджском Кингс-колледже, с отличием выдержал два экзамена, написал диссертацию (о левом Фабианском обществе[733]), вошел в престижную дискуссионную группу “Апостолы”, редактировал студенческий журнал Granta, где сам же выступал главным кинокритиком, и сочинил первую (задолго до Лена Дейтона, Роберта Харриса и Филипа Рота) фантастическую историю о путче наподобие нацистского. Уже студентом он объяснял однокашникам, что такое марксизм, и вступил в компартию, чем заслужил личное дело в архиве МИ-5.

С началом войны Хобсбаум отправился служить новой родине, хотя его не допускали к разведывательной работе, для которой он, как полагал, годился лучше всего. Хобсбаума зачислили в саперный полк. Командир отмечал: “Имеет привычку раздавать левую литературу и повсюду ее оставляет”. Хобсбаум, вероятно, стал первым выпускником Кингс-колледжа, орудовавшим отбойным молотком, рывшим противотанковые рвы и минировавшим мосты[734]. Когда Хобсбаума перевели на остров Уайт, контрразведка, встревоженная его соседством с негласными приготовлениями к высадке в Нормандии, почти моментально