Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

Хейнс и Клер пишут: “Для слишком большой части научной литературы о коммунизме, антикоммунизме и шпионаже характерны нечестность, недосказанность, предвзятость и моральная нечистоплотность”[751]. Американские коммунисты и разделяющие их воззрения нередко отбрасывают данные, которые предлагают другие историки. И они не только с презрением отвергают критику сталинского режима. Подавляющее их большинство забывает о пакте Молотова – Риббентропа (некоторые отстаивают его необходимость), отказываются признавать детали Катынских расстрелов (казнь в 1940 году 20 тысяч польских военнопленных) и утверждают, вопреки многочисленным доказательствам, что такие люди, как Юлиус Розенберг, Клаус Фукс и Элджер Хисс, не были советскими шпионами.

Кроме того, гордящаяся своей зависимостью от Москвы Коммунистическая партия США три четверти века получала огромные ассигнования в виде драгоценных камней, украшений (“московское золото”) и наличных денег. Для организации партии Джон Рид получил ценности стоимостью более 1 миллиона рублей (более 1 миллиона долларов в ценах того времени).

Распад СССР в 1991 году и частичное раскрытие архивов советского времени подорвали усилия ревизионистов, но судьба американских историков из компартии и симпатизирующих ей незавидна. Приговор Тони Джадта недвусмыслен: “Коммунизм… исключительно бесчестное мошенничество, в числе добровольных жертв которого – его далекие апологеты из Англии и Америки, которые с энтузиазмом и наилучшими намерениями отправляли других по дороге, ведущей в ад”.

Через семьдесят лет после смерти Маркса треть населения планеты жила в государствах, вдохновлявшихся его идеями. Более 20 % людей до сих пор живет в таких государствах[752]. Но – дадим слово Вальтеру Беньямину, выдающемуся немецкому философу истории. В своей главной работе “О понятии истории” (“Тезисы о философии истории”) Беньямин, стремясь примирить историцистскую идею прогресса с мучительным настоящим воюющей Европы, обращается к картине Пауля Клее Angelus Novis, “Новый ангел” (Беньямин купил ее в 1921 году примерно за 30 – в нынешних ценах – долларов). На картине (она оказалась самым ценным его имуществом)

изображен ангел, как бы намеревающийся отречься от чего‐то, на что он пристально смотрит. Его глаза вытаращены, разинут рот, а крылья распахнуты. Так должен выглядеть ангел истории. Он обращает свой лик к прошлому. Там, где перед нами является цепь событий, он видит единственно катастрофу, которая беспрестанно городит обломки на обломки и с силой швыряет их к его ногам. Он хотел бы, пожалуй, еще помедлить, пробудить мертвых и сплотить разбитое. Однако из рая идет буря, которая ворвалась в его крылья с такой силой, что ангел не может их больше сложить. Эта буря неудержимо гонит его в будущее, к которому он обратился спиной, тогда как нагромождение обломков перед ним вырастает до неба. То, что мы называем прогрессом, и есть эта буря[753].

Трактовка Беньямина может показаться фантастической, почти произвольной (приходится напрячь воображение, чтобы увидеть “нагромождение обломков”, которое “вырастает до неба”, или “бурю из рая”), но она очень сильна, и можно понять его отчаяние: марксистская мечта повергнута в прах.

Глава 14

История из первых уст: от Юлия Цезаря до генерала Гранта

Человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения.

Лев Толстой[754]

Как расскать о событиях, в которых сам играешь заметную роль? Вот циничный ответ: следует приписать себе роль настолько доблестную или вызывающую сочувствие, насколько это позволяют факты. Цитируя постулат “историю пишут победители”, Хилари Мантел объясняет: “Вот что имел в виду Робеспьер, говоря, что история есть вымысел”[755]. Африканская пословица гласит: “Пока у львов нет своих историков, рассказы об охоте всегда будут прославлять охотника”[756]. Это не совсем так. Эрик Хобсбаум считал, что “лучшие историки получаются из проигравших”[757]. Геродот происходил из покоренной провинции. Фукидид был отстранен от командования и изгнан, а что касается истории Древнего Рима, то ее интерпретацию определили именно проигравшие, в том числе Варрон и Цицерон. Разозленные монахи выставили викингов в очень дурном свете. Эдвард Хайд, граф Кларендон (1609–1674), автор трехтомной эпической “Истории Великого мятежа”, также отправился в изгнание – за упорство, с которым он брался за непопулярные дела. После падения Константинополя в 1453 году на Запад перебралось много греческих ученых, принесших с собой предвзятые представления о жестокости турок и свою версию событий, которая господствовала на Западе по крайней мере до XIX века. И все же эти люди являют собой исключения. Крупнейшие историки руководствовались целым клубком мотивов, и позиционирование себя для потомков был среди них наиболее частым.

Профессиональный историк и мемуарист редко совмещаются в одном лице: они видят прошлое под разными углами. Мемуаристы ведут повествование из заявленной личной перспективы: это в первую очередь их история, пусть даже речь идет о хронике. Но, как отметил Хобсбаум (засевший за автобиографию лишь после долгих уговоров), “главное в истории заключается именно в том, что вы соблюдаете дистанцию”; однако если вы рассказываете о своем собственном времени, то “вы подходите слишком близко” и “вам очень трудно дистанцироваться от собственных действий и мыслей того времени… Вы пишете о чем‐то, с чем эмоционально связаны”[758].

Государственные деятели Франции придерживаются традиции писать историю (Людовик XIV нескромно заметил, что его биография есть история его времени). “История Парижской коммуны 1871 года” (1876) Проспера-Оливье Лиссагарэ примечательна тем, что написана человеком, который дрался на баррикадах и отправился в изгнание (по‐видимому, это еще одна традиция). Правда, Лиссагарэ не был, по его словам, “ни членом, ни сотрудником, ни должностным лицов коммуны”. Напечатанные посмертно “Воспоминания” Алексиса де Токвиля посвящены самооправданию, и в наши дни их мало читают. А вот мемуары де Голля прочесть стоит.

За перо также брались итальянские политики, немецкие – не так часто (хотя Бисмарк оставил длиннейшие мемуары, которые до сих пор считаются шедевром немецкой прозы). В конце XIX века среди значительных персон, утративших власть, явилась мода слагать стихи. Когда в 1870 году войска Итальянского королевства взяли Рим, Пий IX разразился стихами. То же самое сделал [после отречения] в 1889 году бразильский император Педру II. Троцкий написал самооправдательную историю Русской революции, однако показательнее его “Дневник 1935 года”, написанный в последний год жизни во Франции: Троцкий приветствовал историю, но не понимал, что она значит применительно к нему самому.

Среди кандидатов-англичан Черчилль стоит особняком, как государственный деятель, чьи исторические сочинения формировали общественное мнение. Дэвид Ллойд-Джордж, премьер-министр во время Первой мировой войны (с 1916 года), писал о событиях, в которых сам играл