Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

слишком много внимания уделяет прическе[773]). Что касается драгоценностей, то Цезарь разделял с Клеопатрой любовь к жемчугу, а его любовные похождения и огромные долги (он делал состояния и расточал их всю жизнь) были притчей во языцех[774]. Он выщипывал подмышки и позволял это делать своим воинам в свободное время, говоря, что его люди будут сражаться так же хорошо, даже если от них воняет духами. “Все мои лучшие воины щеголи”, – беззаботно говорил он.

Когда стало понятно, что из гражданской войны победителем выйдет Цезарь, его самоуверенность стала почти безграничной. В конце июля 46 года до н. э. он вошел в Рим. Сенат уже объявил в его честь беспрецедентные сорокадневные праздненства, вдвое более продолжительные, чем он получил прежде за победу над Верцингеторигом, вождем арвернов. В дни между процессиями – с 21 сентября по 2 октября – устраивались пышные пиры. Двадцать две тысячи столов накрывались зараз для всех жителей Рима. Различные традиции были изменены, чтобы предоставить ему особые почести, в каждой процессии его должны были сопровождать не менее семидесяти двух ликторов-телохранителей. Среди пленных прошли Верцингеториг и Арсиноя, коварная сестра Клеопатры. Помимо сопутствующих состязаний атлетов и гладиаторских боев пять дней были посвящены травле зверей, причем погибло четыреста львов и много жирафов – животных, в городе прежде не виданных. В Большом цирке насмерть дрались два отряда пленных, каждый численностью в 2 тысячи человек, двести всадников и двадцать слонов. Кроме того, в специально устроенном озере, вырытом у правого берега Тибра, было устроено еще одно небывалое развлечение – морской бой. Эти зрелища должны были затмить все бывшее в Риме ранее.

На Цезаря продолжали сыпаться почести. Его четырежды назначали диктатором, в 44 году до н. э. – пожизненным; он председательствовал при повторном избрании его консулом, а затем был избран в третий и четвертый раз (в последнем случае – единолично). Сенат объявил его пожизненным цензором и даровал титул отца отечества. Изображение Цезаря поместили на монетах. В Сенате для него поставили золоченое кресло, позволили всегда, когда он захочет, носить одеяние триумфатора (с лавровым венком, удачно скрывавшим лысину) и предложили установить своего рода полуофициальный культ. Частный дом Цезаря украсили треугольным фронтоном, чтобы сделать здание похожим на храм. Хотел бы он, чтобы его провозгласили богом?

Это было уже слишком. У определенной части элиты Цезарь был крайне непопулярным, и в заговор с целью его убийства вошло около шестидесяти человек. Пятнадцатого марта 44 года до н. э. в мартовские иды[775] Цезарь должен был явиться на заседание Сената. Сенатор Луций Тиллий Цимбр – пьяница, по общему мнению склонный к насилию, – подал Цезарю прошение о возвращении брата из ссылки. Еще двадцать заговорщиков окружили их, будто бы желая также подать прошения. Когда Цезарь отмахнулся, Цимбер схватил его за тогу и сорвал ее с плеч.

В этот момент Публий Сервилий Каска с кинжалом в руке встал позади Цезаря и нанес ему удар в шею. Тут же все набросились на жертву. Цезарь попытался бежать, но, ослепленный кровью, оступился и упал. Убийство вышло беспорядочным и почти сорвалось[776]. Заговорщики продолжали кромсать лежавшего на ступенях атриума Цезаря. Их оказалось так много, что они ранили друг друга. Гай Кассий Лонгин умудрился тяжело ранить в руку Марка Юния Брута. Другой удар пришелся в бедро убийцы. Из множества ударов цели достигли всего двадцать три, причем, по Светонию, врач позднее определил, что смертельным оказалось лишь одно ранение – второе, пришедшееся в грудь. Тело диктатора осталось лежать там, где его бросили заговорщики, и лишь через три часа его осмелились забрать. Зал в Сенате, где свершилось самое громкое в истории политическое убийство, закрыли и впоследствии устроили там общественный туалет.

Одним из самых известных почитателей Цезаря был Наполеон Бонапарт (1769–1821). Всякому начинающему полководцу он советовал (хотя и сомневался в достоверности части “Записок”) изучать работы великого римлянина, а в ссылке на острове Святой Елены подготовил 238‐страничное критическое сочинение [“История войн Цезаря”] о походах своего кумира. Наполеон аналогичным образом приукрашивал результаты сражений, чтобы воспользоваться плодами своих побед и предстать перед народом в наилучшем свете, героем, которому сопутствует успех. Его походные бюллетени перепечатывали газеты. Подготавливались письма, объявлявшие его победителем, даже если он терпел поражение. Кроме того, Наполеон жульничал в карты (так же поступал большой его почитатель Шарль де Голль – даже раскладывая пасьянс): он во всем должен был побеждать.

Наполеон любил читать исторические книги, особенно Полибия и Плутарха, но в школе отмечали математические способности мальчика – он имел научный склад ума. При этом в 1785 году шестнадцатилетний Наполеон сочинил автобиографическую повесть “Клиссон и Эжени” – об офицере и его возлюбленной. За пятнадцать месяцев пребывания в военном училище он исписал тридцать шесть тетрадей рассуждениями об артиллерийской науке, о философии и истории, а позднее сочинил несколько рассказов и политических памфлетов. После смерти Наполеона публика требовала его книг. В свет вышла книга с семьюдесятью восемью “военными правилами” Наполеона и сборник изречений[777], а многие его письма были перепечатаны. Можно подумать, что Наполеон был достаточно спокоен за свое место в истории и не испытывал потребности изложить собственную версию событий (во время отступления из Москвы он даже сжег материалы к будущей автобиографии), но это не так. В 1823 году (через два года после его смерти) вышел четырехтомный (около 1600 страниц) “Мемориал Святой Елены, или Воспоминания об императоре Наполеоне”, “продиктованные императором на острове Святой Елены генералам, разделявшим его плен, и изданные по оригинальным рукописям, исправленным им самим”.

“Моя история состоит из событий, которые не могут быть уничтожены просто словами”, – гласит одно из множества его назидательных утверждений[778]. Или: “Классические произведения созданы риторами, тогда как их должны составлять только государственные деятели или люди, умудренные жизненным опытом”[779]. Как выразился в 1933 году французский историк Жак Бенвиль, Наполеон “даже переделал свои исторические высказывания, написав их так, как они должны были быть произнесены; и впоследствии их повторяли так, как он их записал”[780]. Энтони Берджесс сострил в романе “Наполеоновская симфония”: “С туманной историей покончено; настало время безупречно ясного мифа”[781].

В наши дни мало кто читает воспоминания Наполеона, но в XIX веке они возглавляли список бестселлеров. Как и Цезарь, Наполеон отзывается о себе в третьем лице и, человек самодовольный и сварливый, выставляет себя в лучшем свете. Однако, в отличие от Цезаря, он не мог удержаться от бахвальства. Так, Маленький капрал[782] рассказывает о битве с