Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

Будучи солдатом, я сам составлял приказы, диспозиции, инструкции и рапорты. Их никто не правил, и никто не оказывал мне помощи. Будучи президентом, я составлял все официальные бумаги, которые, как я полагал, обычно пишут президенты, и на них мое имя. Все это публиковалось и широко разошлось. Публика привыкла к моей манере письма. Они знают, что это даже не попытка подражать литературному или классическому стилю; стиль мой таков, каков есть: ясно и просто, ничего больше.

Гранта обычно хвалят за лаконичность и ясность стиля, резко выделяющего его книгу среди мемуаров о Гражданской войне, в которых заметно пристрастие людей викторианской эпохи к высокопарной речи. Более полувека назад Эдмунд Уилсон в книге “Кровь патриотов”, посвященной разбору литературы периода Гражданской войны, вынес суждение, до сих пор остающееся своего рода лакмусовой бумагой[809]:

Мемуары Гранта – уникальное отражение национального характера… Книга передает динамическую мощь Гранта и определенность его личности. Возможно, никогда еще книга, настолько объективная по форме, не оказывалась настолько личной в каждой строчке. Темп никогда не увеличивается, а повествование, как только мы оказываемся на войне, кажется, движется с возрастающим ускорением, которое должен испытывать солдат на поле боя. Каким‐то образом, несмотря на видимую трезвость, он передает дух самих битв и позволяет понять, как Грант их выиграл[810].

Гранту нередко недоставало уверенности в своих силах. Гранки первого тома получил и автор, и Твен, но последний никак не отреагировал. Когда же Твен узнал, что Грант разочарован молчанием друга-литератора, он поспешил объясниться. “Он пустился в новое предприятие, в неизведанное море, и нуждался в слове ободрения, как и любое существо, сотворенное из обычной глины”[811]. Так случилось, что в то время Твен читал “Записки” Цезаря и “мог со всей искренностью сказать, что одни и те же высокие достоинства отличали обе книги – ясность изложения, прямота, простота, неприхотливость, явная правдивость, честность и справедливость по отношению к другу и врагу, солдатская прямота и откровенность и солдатское избегание цветистых речей… Грант был доволен таким вердиктом. Это показывает, что он был просто мужчиной, просто человеком, просто автором”[812].

В последний год жизни Грант страдал от постоянной боли и иногда чувствовал, что вот-вот задохнется, поэтому предпочитал спать сидя. “Если можете представить, как в горло льется расплавленный свинец, то вот что я чувствую, когда глотаю”, – объяснял он сиделкам[813]. Употреблять в пищу Грант мог только молоко и холодный суп. Один благодарный читатель отметил: “Вот одна из великих картин американской истории: гибнущий от рака старик, целый день пишущий на крыльце, укрытый одеялами, с запечатанным после десятилетий курения сигар горлом, не в состоянии ни говорить, ни есть, и отвергающий морфий, чтобы сохранить ум ясным для работы”[814]. (Грант, однако, не отказывался от сдобренной кокаином холодной воды.) Последние главы написаны на положенном на колени бюваре, с трясущимися от усилий ногами.

Несмотря на болезнь, Грант работал в бешеном темпе, иногда делая по пятьдесят страниц в день. В июне 1885 года, когда его состояние ухудшилось, семья перебралась в Маунт-Макгрегор, округ Саратога, на северо-востоке штата Нью-Йорк, чтобы облегчить Гранту существование. Лежа в креслах, неспособный ходить из‐за слабости, он желал лишь одного: закончить книгу. Восемнадцатого июля он написал последнее предложение и пять дней спустя умер.

Мемуары вышли двумя томами. Первый появился 1 декабря 1885 года, второй – в марте 1886‐го. Изданий было два: в тканевом (за 9 долларов) и кожаном (за 25 долларов) переплетах. В каждый экземпляр был вложен листок, выглядевший как выполненная рукой Гранта записка. Твен придумал, как обратиться к миллионам ветеранов именно тогда, когда оплакивали Гранта. Десять тысяч агентов (многие – бывшие солдаты США, в выцветших мундирах и со старыми медалями) искали подписчиков по всему Северу. Мемуары (было продано 300 тысяч комплектов) принесли вдове Гранта более 8 миллионов (в нынешних ценах) долларов. Семейное состояние было спасено – и приумножилось.

За считаные дни до смерти Грант написал примечательные строки своему врачу Джону Г. Дугласу:

Кажется, судьба человека в этом мире – такая же тайна, как, вероятно, и в мире следующем. Я никогда не рассчитывал на повышение в ремесле, которому обучался, но мне присвоили два звания вдобавок к высшему офицерскому чину. Безусловно, у меня не было ни стремления, ни вкуса к политической жизни, и все же я дважды стал президентом Соединенных Штатов. И когда кто‐нибудь, как часто бывало, предполагал, что я стану писателем, я не был уверен, что надо мною не насмехаются[815].

Глава 15

Переписывание истории: Черчилль и его “Фабрика”

Всем сторонам много лучше будет оставить прошлое истории – особенно потому, что эту историю собираюсь написать я сам.

Уинстон Черчилль, из выступления в палате общин, 1948 г.

В Вестминстере в 1948 году, в день открытия сессии, по ходу продолжительной и противоречивой речи достопочтенный член парламента от Вудфорда сделал знаменитое замечание о написании истории Второй мировой войны[816]. И – написал шеститомную (1909 тысяч слов) историю этого конфликта (от окончания Первой мировой войны до июля 1945 года). Эта книга, одна из сорока трех опубликованных его работ, вышла из печати в 1948–1953 годах и принесла автору Нобелевскую премию по литературе. За ней последовала четырехтомная “История англоязычных народов” (1956–1958), для которой оппонент, лейборист Клемент Эттли, предложил альтернативное заглавие: “То в истории, что меня заинтересовало”.

В 1930‐х годах, споря в палате общин со Стэнли Болдуином, Черчилль заявил: “История покажет, что достопочтенный джентльмен в этом отношении ошибается. [Широкая ухмылка.] Я это знаю наверняка, потому что эту историю напишу я сам”. То же самое он сообщил в январе 1944 года, обмениваясь телеграммами со Сталиным. Ему нравилось повторять лучшие собственные словечки. Так, выражение “Вместе мы пойдем вперед” он (обычно призывая к единению) использовал девятнадцать раз. И по меньшей мере однажды Черчилль обратился с этим лозунгом к своему рыжему пуделю по кличке Руфус.

Можно спорить о месте Черчилля в пантеоне национальных лидеров, среди которых попадались и историки. В 2004 году “Моя жизнь” Билла Клинтона побудила рецензентов произвести переоценку президентских мемуаров, и большинство согласилось, что эталоном остается книга Гранта (хотя тот ничего не рассказал о своем пребывании на посту главы государства). Грант не был профессиональным писателем, Черчилль же сразу стал зарабатывать на жизнь пером. Собрание его сочинений составляют тридцать семь книг объемом 6,1 миллиона слов (больше, чем