Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

эстраде играл струнный оркестр. За каждым столиком сидели военные с нарядными дамами. Столики были заставлены едой и винами. Настроение у сидевших за столиками было приподнятое, веселое. Некоторые подпевали под оркестр. Слышался смех. Сидеть одной в таком месте очень грустно. Музыка и веселый, счастливый смех других нагоняют безотчетную грусть… Мне хотелось уйти… В это время подошел лакей.

– Пожалуйте! Столик освободился!

Он повел меня в дальний угол и усадил за маленький столик. Я пообедала и опять вышла на Головинский. В это время на солнечной его стороне было много гуляющих. Конечно, больше всего было военных. У некоторых из них на груди виднелись белые Георгиевские кресты. У других – совсем молодых, безусых, – были новенькие полковничьи погоны. И положительно у всех на эфесе шашки красные темляки[32]. Несмотря на оживленность веселой толпы, среди которой я шла, мне было скучно. Я поехала на вокзал. Там все как-то больше подходит к моему настроению. В городе гуляли люди, у которых был свой дом, своя комната. На вокзале все были только временно, проездом; и среди них мне было легче. Утром, когда я уезжала в город, вокзал был почти пустой. Теперь он был опять переполнен, как и накануне. Я подошла к мраморной колонне, оперлась на нее спиной и стала ждать Гайдамакина, как мы условились с ним вчера. Он тоже пришел много раньше, чем мы условились. Я рассказала ему все, что случилось со мной прошлой ночью.

– Вот ведь какое несчастье! Я сплю, а вас ограбили, и я ничего не знаю!..

– Солдаты из команды здесь?

– Здесь. Сдают продукты в багаж, с собой брать ничего невозможно. Вон тысячи народу ждут поезда. Не знаю, как место для вас найду.

– Хоть бы скорее сесть в поезд. Так устала стоять тут…

– Барыня, я боюсь, вы не доберетесь и до вагона. Столько народу, и все лезут к самому краю, чтобы, значить, сразу стать ближе к дверям.

– Ты хочешь, чтобы и я пошла и стала тоже к самому «краю»?

– Да вы посмотрите, что делается!

– Хорошо! Идем…

Мы вышли и стали двигаться по течению к концу платформы, где должен стоять поезд, идущий на Джульфу. Но толпа была такая огромная, что ни о месте, ни о спанье не могло быть и речи. Солдаты, офицеры, чиновники: в галифе, с красными крестами на рукавах и без крестов. Всех рангов чиновники, сестры милосердия, врачи и просто штатские люди. Армяне по обыкновению едут целыми семьями с мешками, узлами, корзинками, со множеством женщин. И откуда только они берут столько женщин? У каждого армянина, куда бы он ни ехал, всегда с ним три-четыре армянки, и непременно с грудным младенцем. Всегда и всюду они первые у железнодорожной кассы и у дверей вагона. Когда они займут вход в вагон, то ни один человек не разорвет эту живую армянскую цепь, пока все они не пройдут друг за другом. Как они держатся так крепко друг за друга в толпе, я не знаю и не могу сказать, но они как-то ширятся и становятся цепкие, колючие, и всякий, кто попробует пройти мимо них или разорвать их цепь, непременно сдастся. «А ну их! Пускай лучше пройдут все. А я уже за ними как-нибудь проберусь», – говорят все, кто ездил в поездах Закавказских железных дорог. Так случилось и со мной.

Вот наконец и поезд на Джульфу – Эривань подан. Меня все время толкали, как будто к поезду. Но когда поезд подошел к платформе, я оказалась далеко от дверей вагона. У входов же в вагон с обоих концов стояли плотной черной массой армяне, ехавшие в свои родные места. Как только открыли двери в вагон, конечно, они первые вошли туда, а за ними уже военные. Я думала, что никогда не попаду в вагон. Но толкаемая толпой и почти безо всяких усилий с моей стороны, я очутилась в вагоне, стиснутая и прижатая к стене так сильно, что думала, что задохнусь. Около самого моего носа стоял какой-то гигант, как мне показалось, и от его солдатской шинели шел запах табаку, дыма и мокрой шерсти. Не было никакой возможности отодвинуться от него хотя бы немного…

Но вот впереди произошло какое-то движение, гигантская спина отодвинулась от моего лица… Легче стало дышать!.. Хорошо, что у военных не было никаких вещей или были маленькие корзиночки или пакетики. А что было бы, если бы меня прижали армяне?

– Кондуктор! – кричал кто-то впереди вагона. – Немедленно освободить места для военных, едущих на фронт! Это безобразие! Весь вагон, все купе заняты армянами и частной публикой! А для тех, кто едет на фронт, нет места! Это невозможно! Нам нет дела, кто куда едет. Но для нас, военных, должны быть места!

Наконец-то нашелся энергичный человек и потребовал для военных законные удобства. А то все обычно считают, что военный «как-нибудь устроится», что о нем нечего заботиться, он может и постоять.

– На то он и «военный»! – говорит кто-то впереди меня.

Это действительно так.

– Весь вагон забит частной публикой, а мы, военные, хоть на крыше поезжай на фронт! А платим мы такие же деньги, как и частная публика, – продолжает кто-то.

– Места для едущих на фронт! – раздалось вдруг из-за могучей спины, за которой я стояла. – Прежде всего места для военных! Места для едущих на фронт! – еще раз закричал гигант.

– Пришел наконец и обер-кондуктор, – говорит кто-то позади меня. Через несколько минут началось движение в коридоре, и как будто стало немного свободнее. Я рада была и этому, стало легче…

– Сестра, сестра! Идите сюда! – кричит кто-то. Я вытянула шею и старалась увидеть, откуда неслись эти слова. Через два купе от меня стоял в дверях офицер, махал рукой и звал какую-то сестру. Он смешно вытянул кверху голову и махал рукой:

– Сестра! Идите сюда! Господа, пропустите сестру! – Я оглянулась, чтобы увидеть эту сестру и помочь ей пробраться к офицеру (должно быть, это ее муж зовет?). Но кто-то похлопал меня по плечу и сказал:

– Сестра! Идите же. Это вас зовут. Место для вас есть!

Но я не могла сделать ни одного шага ни вперед, ни назад. Нужно было большое усилие и ловкость, чтобы раздвинуть эту плотную человеческую стену и проложить себе путь. А я едва стояла на ногах от усталости, духоты и давки со всех сторон. В это время резким толчком поезд рванулся и затем медленно стал двигаться вперед… Все бросились к окнам, чтобы хоть через чужие спины взглянуть в последний раз на близких,