Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

оставшихся на платформе. Те тоже смотрят в окна вагонов, стараясь увидеть уходящее дорогое лицо, послать последний поцелуй, перекрестить… Но в тысячной толпе не всем удается найти родное лицо… Все машут, выкрикивают дорогие имена, стараются вложить все свое чувство в слова прощания…

Дрожащая материнская рука крестит все окна вагона, где уже не разобрать ничего сквозь слезы и сумрак ночи. А поезд увеличивает свой ход, и крики становятся слабее и скоро совсем затихают… Стоящие в коридоре и увозимые в неведомое, но грозное будущее, остались одни со своими думами, кто из них вернется на этот вокзал сам и встретит опять радостных близких?.. Немногие!.. Одних привезут в Навтлуг, на товарную станцию и осторожно вынесут на носилках. Сопровождающий фельдшер скажет: «Ранен в живот! Осторожно несите…» Других привезут в простом деревянном гробу. Вагон отведут на запасный путь. Потом выгрузят… «Сначала раненых нужно вынести», – скажет начальник поезда. А вот сейчас все они стоят, сжатые со всех сторон. И не имеют места не только полежать, отдохнуть, а даже просто сидеть. А на перроне остались жена и сын, которых не мог даже разглядеть в тысячной толпе, чтобы послать им последний поцелуй. Где-то в этой толпе стоит жена, держит на руках сына и говорит ему: «Вон, смотри, Бобочка, там в окне, верно, папа стоит!» Мальчик вытягивает шейку к окну, куда показывает мать, старается разглядеть папино лицо, но в глаза лезут всё чужие бороды и усы, а папиного лица нигде не видно!.. «Видишь, Боба, папу? Пошли ему поцелуй», – говорит мать, которая держит мальчика на своей груди и сама ничего не видит, кроме Бобиного пальто. «Видел?» – ставя его на пол и плача, спрашивает мать. А поезда почти уже не видно, и только стук колес заглушает плач оставшихся на перроне.

Плачут все, молодые и старые. Старик в военной шинели с отставными погонами на плечах успокаивает маленькую старушку:

– Не плачь! Володенька вернется жив и невредим, – говорит он, а сам украдкой утирает глаза…

В нашем вагоне все как-то само собой утряслось. В коридоре стало свободнее, даже можно было, хотя и с трудом, пройти. Кто-то потянул меня за рукав.

– Сестра, идите в наше купе, мы для вас бережем место!

Это опять тот же самый офицер, который раньше звал… Мы пробрались до купе. Хотя там уже сидело больше, чем полагается, но, когда я вошла, сидевшие на одном из диванов военные потеснились, и я села между ними.

– Мы, сестра, для вас давно бережем место. Садитесь к окну, вам будет там лучше, – вставая, говорит один, который казался постарше других. Только теперь я почувствовала, как я безумно устала, простояв на ногах несколько часов.

– Спасибо вам, господа, что дали мне место.

– Мы сразу же заметили, что вам приходится плохо, но не могли вас вызволить. Вас затерла толпа, точно льдом в половодье. Мы за это место бились много раз. Желающих было много, но мы все атаки отбили и позицию для вас удержали. А теперь не уступим нашу позицию ни перед какой атакой – будем биться до последней капли крови, – смеясь, говорили они. – Устраивайтесь, сестра, с комфортом! Нас только трое останется на нижнем диване.

Так и сделали; двое из них легли на верхний диван, а мы втроем устроились на нижнем, но ночью к нам пришли еще двое из коридора и попросили посидеть немного:

– Ноги затекли стоять, – сказал один из них. Они сели на краешек дивана, положили головы на руки и, кажется, сразу заснули. Когда рассвело, ночлежники ушли, а я вытянула ноги, которые тоже затекли, и заснула. Проснулась я, когда поезд уже подходил к Эривани. Закатное солнце освещало голые горы, а Арарат казался вот тут – рядом.

Наконец поезд пришел на станцию Эривань. Я вышла из вагона и смотрела на блестевшую вершину Алагеза. Самый город Эривань находился от станции в двух верстах и не был виден отсюда. Дальше до Джульфы[33] пейзаж очень скучный – ни одного деревца, ни кустика не было видно. Всюду голые, красно-бурые, невысокие горы. После заката солнца быстро стемнело…

– Джульфа! – проходя по коридору, кричал кондуктор. Все стали укладываться, готовиться к выходу. Поезд замедлил ход и остановился. Станция – небольшое, низкое белое здание, плохо освещенное. Пришел Гайдамакин, взял мой чемодан, и мы вышли. Тут же, неподалеку, стояла линейка и пассажиры садились в нее. Я спросила, есть ли извозчики и где гостиница? Мне сказали, что извозчиков нет, а гостиница находится в версте от вокзала. Пока шли эти расспросы, линейка уехала и мы с Гайдамакиным пошли пешком в гостиницу. Ночь была лунная, теплая, и я шла с удовольствием. Но когда мы пришли в гостиницу, то оказалось, что все комнаты были уже заняты. Единственное, что мне предложил хозяин гостиницы – это стул:

– Мадам, – сказал он, – я вам поставлю на галерее стул, и вы будете там сидеть. Это вам ничего не будет стоить. А спать вы все равно не сможете. У нас остановилась армянская дружина, и они сегодня кутят! Ну, знаете, раз много мужчин и все много пьют, то шума бывает много. Но что поделаешь? Завтра, может быть, они будут уже с турками драться! Завтра, может быть, кто-нибудь из них будет убит! Нельзя сегодня им мешать выпить вина и петь родные песни…

Я не могла не согласиться с его доводами (другого выхода и не было). Итак, первую ночь в Джульфе я просидела на стуле, положив голову на перила и любуясь на полную луну. Галерею окружал виноградник, а перила и столбы были обвиты вьющимися розами. Недалеко от меня на полу сидел Гайдамакин. Из-за двери позади меня все время был слышен женский смех. К утру оттуда вышли женщина и какой-то военный.

– Барыня, вот освободилась комната. Я пойду спрошу хозяина дать ее вам?.. – Он скоро вернулся и сказал, что хозяина нет, пошел спать. Гайдамакин зашел в комнату, осмотрел ее, вышел и сказал: – Если бы послать наши простыни, так вы бы могли поспать там.

Светло! Мало-помалу все стало затихать в гостинице. Даже у дружинников тишина. Из некоторых комнат выходили постояльцы и уходили совсем из гостиницы. Взошло солнце. Гайдамакин пошел в буфет и принес мне горячего кофе.

– Барыня, я говорил с хозяином, он пришлет вычистить комнату для вас.

Пришел армянин с веником и стал делать вид, что подметает. Я ему сказала, что нужно переменить на постели белье, а подмести можно после.

– Белье! Зачем белье менять?! Я вчера только менял.

– Но сегодня на нем спали