Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

орут? Не все ли равно, какой конец нас ждет?!.. Они же первые попадут под курдские пули. Гораздо легче было бы умереть без всякого предупреждения! А то кричат: «В вас стреляет курд, берегитесь!» Как же убережешься, когда в тебя уже стреляют!.. – Доктор в ужасе поворачивается туда, куда показывают солдаты. Я очень боюсь, как бы опять не выстрелила сама винтовка, она так дрожит в докторских руках!..

– Боже мой! Смотрите! Что это?.. На нас летит курдская конница?!

С противоположной стороны по сухому руслу реки скакал наперерез нам страшный курд… На горе стоял другой… На нашей стороне опять появился тот, который все время выслеживал нас. Окружены со всех сторон! Теперь уже ни назад, ни вперед! Крышка! Смерть… И вдруг скакавший на нас курд снял шапку и радостно махал ей, как бы приветствуя свою добычу. Передняя подвода остановилась в ожидании (все равно не ускачешь). Остановились и мы, наехав вплотную на переднюю…

– Ну что же! Умирать, так с музыкой! Будем отстреливаться до тех пор, пока не перебьют всех, – сказал доктор, крепко сжимая в руках винтовку. А смерть так близко, что ближе уж некуда… Вот-вот затрещат выстрелы! Упадут солдаты, а потом и мы с сестрой (женщин всегда убивают последними). Но где же курд? Мы его потеряли из вида… Вдруг он сразу выскочил из-под берега с нашей стороны, и совсем близко от нас! Сначала показалась голова. Потом и весь всадник… Он продолжал махать шапкой и кричать:

– Стойте! Стойте! Вот здеся спуск к речке! – И он показывал нам рукой совершенно не замеченный нами спуск в русло, который мы уже проехали. Всадник выбрался из-под крутого берега и подскакал к нам. Мы вздохнули глубоко, всей грудью! Это был наш русский – казак!.. – Что ж это вы пропустили дорогу на переправу?! Я кричу, кричу вам. Ворочайте! Вон спуск где!.. – Казак поехал вперед, показывая нам дорогу.

Мы повернули, спустились, переехали по дну русла и поднялись на другой берег. Здесь в небольшом закрытом ущелье мы увидели длинное, из грубого камня здание без окон и с одной дверью. Нас встретил старший казак – урядник[42] – и повел в помещение поста. Недалеко от двери, посреди сарая, горел большой костер, а вдоль стен было разостлано сено для спанья. От костра шло приятное тепло и свет. Слава богу, кончились страхи и ужасы. Мы находимся среди своих, да еще среди казаков! Теперь нам ничего не угрожает!

– Сейчас принесут вам ужин, – сказал урядник. – Мы уже поужинали. А вы запоздали маленько. Мы вас ждали раньше. Суп варили из барашка! Да не дождались и поужинали без вас. Казакам нужно было идти на посты. Наш часовой заметил вас еще до полудня и все время доносил нам на пост о вашем продвижении. Ну, я зарезал барашка и сварили хороший, с рисом, суп для всех.

– А где же курды? Мы видели на горах курдов с ружьями. Если бы ваш казак не приехал за нами, они бы напали на нас ночью и перебили всех! – говорю я.

– Нет. Это вы наших часовых казаков за курдов принимали… Теперь тут тихо. Курды ушли дальше. А раньше, правда, нападали на всякого, кто ехал по этой дороге. Мы их выжили отсюда. По обеим сторонам дороги на горах день и ночь стоят казачьи посты.

Слушая все это, наш доктор сидел в непринужденной позе, курил и меланхолически смотрел на огонь. Все, значит, было напрасно! Геройство, готовность на подвиги и самопожертвование для спасения женщин. Оказывается теперь, что мы весь день ехали под охраной казачьих часовых!..

После горячего супа мы легли и всю ночь отлично проспали на мягком, душистом сене. На следующее утро, как только стало светать, мы выехали с поста, а к вечеру уже подъезжали к Вану. В этот день мы все время видели то на одной, то на другой стороне дороги высоко, на самом гребне гор, вооруженных людей. Но сегодня эти фигуры своим появлением вызывали в нашей душе спокойствие, уверенность, что нас охраняют и, если понадобится, защитят… За несколько верст до Вана ущелье стало расширяться, и вскоре мы выехали на широкую долину и увидели впереди и немного вправо от себя громадное Ванское озеро. Скоро мы подъехали к какому-то курдскому или турецкому селению. Там был русский комендант и команда солдат. Здесь было тепло, как летом. Около домиков цвели вьющиеся розы и нарциссы; на пруду, близко около дороги, плавали дикие утки, гуси, лебеди, а на отмелях бегало бесконечное множество куликов. Одни искали еду, другие гонялись друг за другом, третьи сидели на берегу и чистились. В воздухе стоял птичий крик и шум хлопанья крыльев.

– Что это за птицы? – спросила я коменданта.

– Божьи! Прилетели на зимние квартиры. А мы их пугаем. Но я заметил, что они уже привыкли к нам и не пугаются, как раньше. Я иногда бросаю им в воду ячмень. Ух! Как они кидаются на него!..

Поехали дальше. Наконец вот и Ван! Мы въехали в какую-то улицу, и наши подводы остановились около низкой глинобитной стены. Вглуби за ней видны были два здания. На шесте висел флаг с красным крестом.

– Кажется, приехали! – сказал доктор и соскочил на землю. Я тоже слезла, поблагодарила доктора, попрощалась со всеми, и, расспросив у подошедшего к нам солдата, где стоит транспорт, пошла в указанном им мне направлении. Для верности я спрашивала дорогу и у других встречных солдат. Улицы были довольно широки. Но огромные деревья, растущие по обеим сторонам, пропускали мало света. Чем дальше я шла, тем становилось все темнее и тем больше чувствовалась сырость и затхлость. В домах двери были сорваны, окна выбиты. Всюду валялись какие-то тряпки, битая посуда, поломанная мебель. Около дверей – втоптанная в грязь подушка. В другом доме, на втором этаже, из выбитого окна висели женские платья и стеганое шелковое одеяло… Дома тут были все большие, двухэтажные, но жуткие: ни одного целого окна или двери я не видела… Я старалась как можно скорее пройти мимо них и боялась даже смотреть в черные отверстия окон и дверей. Мне казалось, что там лежат трупы убитых… Я свернула в какой-то переулок, более узкий и темный, чем другие, и услышала журчанье ручья – арыка. Здесь пахнуло на меня еще большей сыростью. Но нигде ни одного огонька! С одной стороны улицы стояли разрушенные дома, а с другой – высокая глухая глиняная стена, в которой были крепкие, наглухо запертые ворота. Не было видно ни одного человека. Кого спросить,