Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

тут поднялся невероятный переполох! Прибежал часовой. Зажгли огонь. И генерал видит, что его собственный адъютант вдребезги пьян, влез в его палатку, да еще его же ругает!.. Утром, конечно, допрос. В результате пришли ко мне, чтобы обыскать и отобрать у меня все напитки…

Насчет кошек же санитары не успокоились. Прошло два-три дня после моего приезда к мужу. Как-то вечером мы сидели в комнате, и муж что-то рассказывал мне. Вдруг в темных сенях мы услышали какую-то возню и приглушенные голоса:

– Лови! Держи! Держи ж ты, черт! Она мне вцепилась в руку!

– Как же! В твою руку!

– Это ты держишь мою руку!..

– Эх, дьявол! Отпустил! А совсем в руках была!..

Снова возня, сопение и отрывочные слова…

– Поймал! Поймал! Держи!..

– Где? Где она?..

– Да подо мной!.. Смотрите, ребята! Держите ее за шею!.. Ну держишь, штоль?

– Держу, держу! Подымайсь… Ох, окаянная! Царапается. Всю руку мне ободрала!

Муж открыл дверь в сени. Там была полная темнота. Но недалеко от нашей двери на полу копошилось несколько солдат.

– Что вы делаете? – спросил муж.

– Кошку поймали!..

– Опять?.. Что вы с ней будете делать?

– Посадим в ящик. Покормим, привыкнет; тогда принесем барыне.

Дикая кошка сидит в ящике. На отверстие поставлена корзинка. Солдаты разошлись.

Утром, подавая кофе, Гайдамакин смотрит мрачно:

– Проклятая кошка! Только зря руку всю исцарапала, – чтоб ей провалиться! Ночью ее разве разглядишь? Зашла в сени на приманку, все как следует. Ловили ее, окаянную. А утром смотрю в щель, а она не та! Я открыл дырку в ящике, чтобы лучше посмотреть, а она как сиганет, да прямо в стекло! Так и высадила пол-рамы! Вот ведь какую поймали!..

Не то из конюшни, не то из какого-то сарая муж приказал делать под его руководством баню. Арык протекал под нашими окнами. Воды в нем было сколько угодно. Когда я приехала, то баня уже функционировала.

– Кругом тиф-сыпняк! А у меня не было еще ни одного заболевания в команде! Строго слежу за чистотой помещения и белья. Заставляю мыться в бане часто. Топят ее чуть ли не каждый день. Я и сам хожу в эту баню с удовольствием…

На другой день я пошла на работу в госпиталь, хотя муж просил сегодня еще не ходить, отдохнуть. Но я чувствовала себя хорошо отдохнувшей. Пришла в госпиталь и познакомилась со всеми. Главный врач назначил меня в хирургическое отделение.

– Сестра Семина, я вас назначаю помощницей в хирургическое к доктору Финштейн.

Я пошла в «хирургическую» комнату и увидела, насколько примитивно все было оборудовано. В этот день не было операций, только перевязки. Доктор Финштейн здесь был за «хирурга». Молодой, недавно окончивший университет и еще не имевший никакой практики по хирургии, он «набивал руку» (как он сам выражался) на попадавшем к нему «разнообразном материале». Старший врач был занят по хозяйственной части; тот врач, с которым я приехала, заведывал сыпнотифозными. Был еще фельдшер и четыре сестры. Одна из них работала в тифозном отделении и к перевязкам отношения не имела.

Прошла неделя с тех пор, как я приехала в Ван. Погода стояла чудесная, целые дни светит яркое, теплое солнце. Мы с мужем ходили в турецкую часть города. Беднота и нищета потрясающие. Здесь не было ни одного дома, похожего на дома в армянской части. Всюду жалкие домишки – лачуги. И все пусто, брошено. В армянской части хоть кошки остались. А в турецкой – все мертво. Ни кошек, ни собак – все ушли за турецкой армией и населением. Встретили коменданта генерала Термена.

– Доктор Семин, не хотите ли купить ковры? Солдаты только что их откопали. А мне нужны деньги для содержания детей, которых у меня набралось уже около пятидесяти человек; все найденные в горах и в лесу; совершенно голые, больные и дикие, как зверьки. Пойдемте, посмотрите ковры. Может быть, что-нибудь и понравится вам.

Мы вошли во двор, который был обнесен каменной стеной. Там, рядом со свежевзрытой землей, валялись какие-то ящики, мешки, тряпки, поломанная мебель, корзины. Мы зашли в комнату, бывшую раньше лавкой. В ней все было перебито и изломано; дверей не было; вместо окон – дыры в стенах; пол разворочен; полки сорваны со стен. Посреди помещения вырыта яма, земля лежала рядом, как у свежевырытой могилы. Тут же лежали перепачканные землей ковры, ситцы, женская обувь, шали, головы сахару в синей толстой бумаге; катушки ниток. Все это выбрасывалось из этой «товарной» могилы вместе с землей.

– Вот, доктор, ковры! Выбирайте! Ничего, что они запачканы; зато большинство их очень хорошего качества.

Муж купил два молитвенных коврика, один был очень старинный, редкого рисунка и красок.

– Отнесите ковры доктору на квартиру, – сказал генерал Термен двум солдатам. – Госпожа Семина, может быть, вы иногда сможете зайти и посмотреть за моими ребятами. Домик, где они живут, находится позади вашего госпиталя. Мы сделали в стенке проход, и это теперь совсем близко от вас.

Мы попрощались с Терменом. Муж пошел домой, а я в госпиталь. Когда после работы я вернулась домой, муж ходил по комнате, чем-то возмущенный. Руки заткнуты за ременный пояс. Изо рта валил папиросный дым, как из пароходной трубы.

– Что случилось?

– Да этот идиот удрал из дому в одном белье!

– Какой идиот?

– Да Евсеев! У его дверей сидит неотлучно его же денщик. Так вот ведь какой он хитрый! Как только денщик ушел в уборную, а Евсеев, очевидно, следил за ним, он вышел из комнаты, спустился по лестнице, вышел на улицу и побрел куда глаза глядят. Послал погоню за ним. На днях только было в приказе по корпусу, что всякий замеченный в пьяном виде на улице будет предан суду. А тут на! Пьян! Разгуливает по городу босой и в одних кальсонах. Это черт знает что такое! Нет! Я его завтра же отчислю… Довольно! Он совершенно негоден для работы в транспорте. Ведь я все время сам за ранеными езжу. Я ничего не имею против выпивки вообще. По совести сказать, я сам пью ведрами! Но будь же человеком… Не теряй головы… Нет! Довольно я ему прощал! Теперь – к черту…

В это время кто-то постучал в дверь.

– Войдите!

Вошел санитар:

– Поймали! Привели доктора Евсеева, – сказал он.

– Где поймали?

– Да тут, не очень далеко, квартала три отсюда. Я в лавочку ходил за табаком, а он только вышел на штабную улицу. Я иду, смотрю. Что б, думаю, это такое было? Турка – не турка? Может, армянин какой, раздетый турками? Далеко еще было. Но когда я подошел