Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

поближе – вижу: наш младший врач в одних подштанниках! Тут же враз выбежали наши санитары и тоже увидали его. Ну мы его просим: «Идемте, мол, домой, вид у вас не “благородный”!» А он: «Наплевать мне на ваш благородный вид!.. Пойдем лучше да выпьем!» Ну, мы его взяли под ручки и привели домой…

– Идем! Теперь я его запру на замок и буду держать до тех пор, пока не протрезвится! Гайдамакин, снеси доктору Евсееву ужин, – сказал муж, когда мы сели за стол. – Но дверь опять запри на замок.

Сейчас же после ужина я пошла спать. Здесь нет вечеров. По-моему на фронте сутки состоят только из двух частей: дня, который принадлежит целиком работе и еде, и ночи – времени для отдыха и сна, если нет работы, конечно. Дома вечера особенно приятны. Сидишь на мягкой удобной мебели, читаешь или слушаешь музыку или муж рассказывает что-нибудь. Время тянется приятно-счастливо… А здесь с утра, с перерывами только для еды, и до позднего вечера всегда есть бесконечная работа: то раненого спешно нужно оперировать, то поднялась температура – нужно узнать причину, то кровотечение – нужно сказать доктору. А там раненый жалуется на боль, то кто-нибудь просит пить. И так без конца… Хоть не выходи из палаты все двадцать четыре часа. А когда, наконец, вырвешься и уйдешь, то всегда такая усталая и до того измученная, что только и думаешь, как бы скорее лечь в постель. Ведь завтра с утра начнется то же самое, что было и сегодня. И так изо дня в день, месяцами. А ведь многие сестры работали по два года без отпусков.

Проснулась я от шума голосов. Было совершенно светло. Муж встал так тихо, что я ничего не слышала, и теперь с кем-то разговаривал. Я прислушалась.

– Как только все будет готово, сейчас же и выезжайте!.. – Осторожно закрылась дверь.

– Ваня, с кем ты разговаривал? Кто и куда собирается ехать?

– Ты проснулась? – входя за перегородку, спросил он.

– Как ты встал так осторожно, что я ничего не слышала?

– Меня разбудили. Я встал; оказалось, получена телефонограмма – требуют транспорт, взять раненых. Я уже отдал распоряжение готовиться. Сейчас чай будет готов. Но ты не вставай! Еще ведь рано. Мы к вечеру вернемся. Я думаю, ехать не очень далеко. Это для нас новое место; я еще не смотрел на карту, но, во всяком случае, думаю, что недалеко. Гайдамакин уже подал самовар. Хочешь, я принесу тебе чаю?

Как только муж вышел из комнаты, я стала одеваться…

– Ваня, я хочу поехать с тобой! Я сегодня вечером вступаю в дежурство и могу днем не приходить. Да и раненых у нас мало.

– Ну, это ты напрасно! Здесь каждый раз обстреливают транспорт, когда мы ездим за ранеными. В горах шайки курдов и партизан-турок. И вообще ничего интересного в поездке нет. Все горы и горы! Дорога грунтовая ужасная. Вот только озеро очень уж хорошо. – Он подумал… – А знаешь?.. Хорошо!.. Поедем!..

Мы выпили наскоро по чашке чая, вышли на улицу, где уже нас ждал Ткаченко, сели на двуколку и стали догонять транспорт, который уехал немного раньше нас. На самом выезде из города стояло низкое белое здание, которое было все изрешечено и продырявлено пулями. Это турецкое комендантское управление. Шоссе кончалось около этого здания, и дальше пошла грунтовая дорога. Показались первые лучи восходящего солнца и осветили гладкую поверхность озера. Оно было необычайно красивое и казалось бесконечным, как море. Дорога шла вдоль берега озера с одной стороны, а с другой – вдоль цепи гор.

– Здесь зимует масса всякой водяной и болотной дичи. Мы ездили несколько раз на охоту. Я убил гуся из винтовки, он упал далеко в озеро. Мы долго ждали, пока прибой принес его к берегу. Потом меня с этим гусем снял доктор Ващенко. Я покажу тебе карточку.

В стороне от нашей дороги виднелись сады и красивые дачи, которые доходили до самых камышей. Долго мы ехали вдоль озера. Далеко позади уже осталась полоса камышей. Кончились и дачи ванских армян-богачей. А мы все еще не видим дороги, на которую должен свернуть от озера транспорт.

– Стой, Ткаченко! Вот, кажется, она и есть, та самая дорога, на которую нам нужно свернуть.

Мы ехали впереди транспорта. Ткаченко остановил лошадей, а муж развернул карту и стал проверять. Подошел и подпрапорщик Галкин.

– Вот проверяю, та ли это дорога, куда нам нужно свернуть? Как бы к туркам в гости не попасть! Да нет! Кажется, это наша дорога.

Транспорт свернул с главной дороги и стал подниматься в горы по очень трудной дороге. Долго мы тащились, ныряя и переваливаясь, по этой ослиной дорожке. Но вот наша двуколка въехала на пригорок, и мы увидели внизу и, как мне показалось, совсем близко, лагерь наших войск. В небольшой лощине стояли палатки. Дымили среди них походные кухни; повсюду стояли лошади и обозные двуколки, между ними сновали солдаты. Казалось, мы уже приехали; лагерь уже совсем близко. Но пришлось еще порядочно кружиться по извилистой тропе между холмов, скал и небольших бугров. Наконец после какого-то спуска мы очутились в лощине, где был устроен перевязочный пункт. Мы остановились. Муж соскочил с двуколки и пошел к большой палатке, где развевался флаг Красного Креста. Я тоже слезла и пошла за ним и сразу наткнулась на раненых, лежавших повсюду. У большой палатки перевязочного пункта их было еще больше! Одни уже были перевязаны, другие еще ждали своей очереди. Тяжело раненных несли прямо в палатку, где полковые врачи и фельдшера перевязывали безостановочно. Санитары и солдаты носили в ведрах воду и поили раненых. Солнце поднялось высоко и сильно нагревало закрытую со всех сторон лощину. Кругом не было ни одного деревца или кустика. Вон какой-то доктор нагнулся над раненым, лежавшим прямо на голой земле, и накладывает повязку. Мы подошли к палатке. Там было еще теснее. Стояло несколько носилок с ранеными. Пахло загнившей кровью, йодом, грязным бельем и потом. Муж нагнулся к врачу, который сидел на корточках и записывал показания раненого – какой части, когда и где ранен, имя, фамилию, возраст…

– Коллега, сколько у вас раненых, которых можно нагружать?

Тот выпрямился, посмотрел на мужа, как бы не соображая, что от него хотят, но потом сказал:

– Около двухсот уже есть готовых. Можете сразу грузить их.

Они оба вышли из палатки.

– Что, ночью бой был? – спросил муж.

– Бой? Избиение, а не бой! Рота отошла, чтобы отдохнуть. Несколько дней и ночей беспрерывного боя так измучили людей, что они