Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

– Ах, доктор! Он страшно страдает! – Я показала на дверь, где были заперты пленные. Это был доктор Финштейн.

– Хорошо, я посмотрю, успокойтесь!

Я пошла в палату, где тоже было не меньше страданий…

– Сестра! У нас обнаружилось среди раненых трое сыпнотифозных, – говорит дежурная сестра. – Мы их отправили в сыпное отделение.

Я перевязала раненого, который лежал на столе, когда вошел доктор Финштейн.

– Что у него, сестра?

– Чистая пулевая рана! – Он нагнулся и стал пальцами нажимать вокруг раны.

– Пули в ране нет? Больно тебе, когда я нажимаю?

– Больно-то больно! А пули там нет. Доктора, которые перевязывали на позиции, смотрели и сказали, что нет.

– Ну, хорошо! Сухую повязку.

Когда унесли раненого, он сказал:

– Сестра, это неизбежно должно было случиться! Он бы все равно погиб! Рот – это такая грязная вещь, а вы видели, что у него во рту одна сплошная рана. А я ведь только почистил, обрезал острые концы костей и зашил!..

На другое утро подали транспорт и погрузили на него раненых и пленных. Когда транспорт вернулся из Хоя, я спросила Евсеева, как он довез раненого турка?

– Помер в первый же день пути! Мы его сдали на казачьем посту, и его там похоронили; его товарищи прочли молитву над ним…

Прошло несколько дней после всех этих волнений. Как-то после обеда к нам в госпиталь заехал генерал Термен и сказал:

– Сестры! А ведь дети-то у нас совсем голые!.. Их нужно одеть. Идут холода, а природа, к сожалению, не наделила их пушистой шерстью. И наши звереныши просто погибнут от холода. Стекол в окнах нет, да и купить негде! А послать за ними нужно в Хой или в Дильман. Это далеко. И денег нет. Но зато у меня есть ситец, мы нашли его в армянских тайниках. Вот было бы хорошо, если бы вы, сестры, пошили хотя бы только рубахи. Но только длинные! Чтобы было теплее! Только бы нам прикрыть их от холода. Да и больше будут походить на человеческих детенышей!

– Я умею шить и кроить, – сказала сестра Ольга. – Я накрою для всех и буду показывать другим, как шить. – Скоро дети были одеты в пестрые, яркие рубахи.

Через улицу, против госпиталя, стоит дом, мимо которого я хожу каждый день. Нижний этаж без окон. Толстая дубовая дверь всегда плотно заперта, а окна на втором этаже заделаны толстыми решетками. Там лежат сыпнотифозные… Я всегда прохожу мимо, не задерживаясь, так как не работаю в заразном отделении. За ними смотрит специальная сестра и санитары. Сегодня ночью эти тифозные подняли настоящий бунт, который услышало начальство. Эти несчастные, исключительно тяжелобольные, среди них были и раненые, требующие всегда особенно тщательного и непрерывного надзора, при высокой температуре и в беспамятстве оставались на всю ночь в полном одиночестве и без всякого ухода!.. Специально ими заведующая сестра запирала дом на ночь на замок, а сама уходила домой на всю ночь. С шести часов вечера и до восьми утра больные оставались совершенно одни. Больных в беспамятстве она привязывала к койке! Сколько их погибло в этих ужасных условиях – осталось навсегда тайной… Но сегодня ночью один из больных, сохранивший сознание, стал кричать «караул!» и трясти оконную решетку. Кто-то, проходивший по улице, услышал и поднял тревогу. Пришли какие-то солдаты, сломали замок и вошли в эту сестринскую тюрьму, где стояли крик и плач:

– Пить! Пить!.. Воды!.. – неслось со всех сторон.

– Сестра каждую ночь запирает нас на замок! А сегодня воды нам совсем не оставила! – говорили больные солдаты.

В комнате стояла вонь от нечистот… Пустой кувшин от воды валялся на полу. Ни простынь, ни одеял, ни подушек на койках не было. Только голые сенники, сбитые в комок, лежали на досках. Некоторые больные лежали на голом полу!.. О привязанных к койкам раненых с пролежнями говорить даже страшно, в таком ужасном виде они были… Сестра жила далеко от госпиталя, криков умирающих о помощи не слышала… Она устроила себе уютную квартиру (рассказывала это сама), собирая из пустых брошенных домов уцелевшую от разгрома мебель! Там же жил и главный врач…

После вечерней работы, вернувшись домой, застала Евсеева у нас в столовой. Они с мужем пили вино из больших чайных стаканов. Как только я вошла, Евсеев взял свой стакан с вином и собрался уходить. Потом посмотрел на стакан, в котором вина было меньше половины, и сказал:

– Тина Дмитриевна, разрешите долить стаканчик! А пить уж я буду у себя в комнате.

– Куда же вы уходите? Сейчас обедать будем, – сказала я.

– Что это? У обоих опять начался запой? – спросила я мужа, когда вышел Евсеев.

– Нет никакого запоя! Я устал и решил выпить немного. Пришел Евсеев. Я предложил ему выпить тоже. Но он от одного стакана уже пьянеет…

Пришел Гайдамакин и стал накрывать на стол.

– Я послал в Дильман двуколку закупить свежего хлеба, кур, яиц, если найдут, и боржомской воды. Я подозреваю, что у тебя с печенью неладно… Хотя ты и не пьешь вина. Гайдамакин, долей бутылку! – Гайдамакин взял бутылку и вышел.

– А ты разве забыл, что дал мне слово не пить, пока я с тобой?

– Нет, не забыл! Но я только сегодня!.. Скучно!.. Невыносимо скучно!.. Знаешь, что нет выхода! Пей не пей – все равно нет выхода! Два года подбираю и вывожу раненых! А они не уменьшаются… Сегодня вывезу всех, а завтра опять набираются сотни таких же жалких, изуродованных бывших людей. Десятую тысячу ведь я их вывожу! И все они похожи один на другого – все как один! Разница только в том, что у одного рана побольше, у другого – поменьше. У одного – в голову, у другого – в ногу. И конца нет этому!

– Тебе, Ваня, непременно нужно уехать в тыл и отдохнуть!

– Хорошо это говорить! А как я уеду? Если бы мог, конечно, уехал бы сейчас же. Так все надоело здесь!

– Подай рапорт о болезни и, тебе разрешат уехать хотя бы на несколько месяцев. А там, может быть, устроишься где-нибудь в лазарете или в госпитале.

– Хорошо, очень хорошо ты говоришь!.. Ну а кто же здесь-то будет работать, в транспорте?! Стоит мне уехать на неделю только, и здесь все пойдет к черту!

– Да что пойдет к черту? Чего ты беспокоишься? Раз ты уедешь, пришлют другого, хотя бы временно, или будет заменять Евсеев.

– Ну, нашла заместителя! Ведь он же совершенный рамолик[43] и развалина! Он же умственно ненормальный! Я хотя и пью, но головы не