Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

теряю и держу всю работу в своих руках. А у такого типа в одну неделю все придет в полную негодность! Весь транспорт развалится: лошадей покалечат, двуколки разобьют! Транспорт сразу выйдет из строя… А у меня он, хотя и потрепанный, но вполне работоспособный…

– Допустим! Но нельзя же губить себя ради лошадей и двуколок! В другом месте ты сможешь принести еще больше пользы России! А здесь ты погибнешь, сопьешься!..

– Все равно! Отсюда нет выхода! Раз попал – крышка! Кого сюда пошлют? Все там пускают вход и тетей, и сестер, и жен, лишь бы только никуда их не посылали из больших городов. А за меня и просить-то некому! Да если бы и нашелся кто-нибудь, чтобы похлопотать за меня, так все равно ничего из этого не выйдет!

– А вот и выйдет! Ты попробуй! Напиши рапорт. И увидишь, что и тебе тоже дадут заслуженный тобою отдых!

– Почему ты так уверенно говоришь? Надеюсь, ты не ходила просить кого-нибудь за меня?

– А если бы я просила – разве это такое большое преступление с моей стороны?

– Неужели ты была у инспектора? Не может этого быть! Я тебя не узнаю… Ты для меня новая какая-то…

– Да! Я была у инспектора и все ему рассказала! Я умоляла его помочь мне спасти тебя! Дать тебе работу в тылу, хотя бы ненадолго. И он обещал мне сделать это, если ты подашь рапорт о болезни…

– Ни за что я этого не сделаю! Это позор! Кажется, вся наша семья состоит из подлецов!.. Ни у кого нет ни чести, ни сознания долга!.. Черт знает что такое!.. Как ты могла пойти и просить, чтобы меня, спившегося алкоголика, перевели в тыл?!

– Ваня! Ты не видишь, как люди устраиваются. А это не есть ведь устройство!.. Ты болен! Ты погибаешь здесь! И здесь для тебя нет спасения!.. Вон, первый твой помощник доктор Штровман, тот при первом же выстреле уехал! У него было уже припасено место в Самаре. А ты просто больной и уставший человек, нуждающийся в отдыхе.

Но муж даже не обратил внимания на мои слова, так был поглощен своими мыслями. Я очень хорошо понимаю его состояние. Гордость, самолюбие и высокая порядочность не позволяли ему поступить так, как поступали многие, иногда совершенно не стесняясь в средствах для достижения своей цели. И он не мог согласиться с моими доводами. Бросить транспорт и работу в нем!.. Он думал, что это равносильно тому, если бы боевой офицер или генерал бросил свою часть, полк или дивизию и стал бы проситься о переводе в тыл, на спокойное место… Я чувствую и знаю, что он никогда не сделает ничего подобного. Ну, что же! Значит, так и должно быть! От судьбы не уйдешь… А я его не оставлю одного, что бы ни случилось, пока война не кончится. Он делает большое дело! Может быть, оно и не такое заметное, как могло бы быть внутри страны. Но он служит России, спасая многих раненых своевременной помощью и вывозом их в госпиталя тыла. Так было в прошлом году в Сарыкамыше. Муж всегда шел первый на позиции на горы! И за ним уже шли и санитары. Они на руках спускали по обледенелым скатам полузамерзших тяжелораненых, грузили их на двуколки и вывозили в ближайшие к фронту госпиталя. Конечно, я бесконечно жалею его, родного, близкого мне человека, но все, что он делает, – нужно для России! А другой на его месте, может быть, и не сумеет сделать то, что делает муж! Господи! Спаси и сохрани мне моего мужа и помоги Родине моей выйти из этого тяжелого испытания!.. Дай вернуться всем к мирному труду и к своим семьям!.. Я в душе молюсь, и невольные слезы текут по моему лицу. Муж сидит, опустив голову, и ничего не замечает. Поданный обед не тронут.

– Ваня! Родной мой! – я встала перед ним на колени, положила голову на его руки и плачу…

– Что ты, Тиночка, любимая моя деточка!.. Не плачь! Ничего мы с тобой не можем изменить… Тысячи гибнут каждый день молодых, здоровых людей… Им так же хотелось жить по-человечески. А их сваливают в общую яму – и конец! Ни жены, ни матери, ни дети их никогда не узнают, где могила их отца, мужа или сына… А мы с тобой еще в очень хороших условиях живем. Самое главное – это то, что мы вместе! Да и вон в какой прекрасной комнате живем! Моемся каждый день, едим правильно и неплохо, – он показал на стол и на нетронутую еще на нем еду. – А там, в окопах, ведь такие же русские люди! А они ведь лишены всего этого! Едят, когда придется, не спят по несколько ночей… А про мытье уж и говорить нечего, всех вши заедают! И только когда не могут уже больше держаться на ногах, падают, где придется, и засыпают… Ты сама видела результаты там, на поляне, где рядами лежат заснувшие навеки солдаты вырезанной турками нашей роты!.. Понимаешь ли ты весь ужас положения? Легли, чтобы отдохнуть после тяжелого дня и многих бессонных ночей… и не проснулись!.. А теперь лежат, сваленные в одну общую яму… Когда я ездил за ранеными в последний раз, присел я на камень и курю… Лошади отдыхали, и нагружать раненых было рано. Подошли ко мне несколько человек врачей, офицеров, а с ними тот капитан, который командовал этой вырезанной ротой… Он был все еще в совершенно подавленном состоянии… Стали разговаривать о боях, о Западном фронте, о тыловой жизни. Один из врачей стал рассказывать: «Я только что вернулся из отпуска. И прямо вам скажу, что рад, что опять я здесь! Узнать нельзя нашу публику в городах! Все какие-то взвинченные! Говорят совсем не то, что говорили раньше, до войны. Всюду пьянство, разврат. Куда ни придешь, мужья и жены или разводятся, или уже развелись! Дети в семьях стали лишними, матерям смотреть за ними некогда! А рестораны полны веселой, нарядной публикой. У всех деньги без счету. Походил я по кабакам и ресторанам (для этого и поехал!). И насмотрелся!! Все они переполнены толпами здоровых и крепких молодых людей.…Одеты – как модные картинки или под восточного бандита с целым арсеналом оружия на нем… Это всё спекулянты! Всё – коршуны, питающиеся и жиреющие на трупах жертв войны!.. Они всегда кутят группами. Шушукаются, встают, бегают, что-то записывают, подсчитывают, шепчут друг другу на ухо, требуют шампанского, заказывают музыку, какая им нравится. Прямо скажу вам, господа: