Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

– Мне холодно сидеть тут. Идем спать, а вино завтра допьешь.

– Нет! Я лучше сегодня его допью! Завтра будет другое…

Я взяла стакан и выплеснула вино прямо на пол.

– Напрасно ты вылила вино. Теперь мне придется позвать Гайдамакина или самому идти на кухню искать вино…

– Пожалуйста, Ваня! Не делай этого. Пойдем спать. – Он смотрел на меня мутными, воспаленными глазами, и мне казалось, что он совершенно ненормален, что он уже сошел с ума… Вот в таком состоянии он может что угодно сделать! Вплоть до убийства…

– Завтра у меня много операций в госпитале. Да и генерал Термен просил меня смотреть за детьми, – вру я, чтобы отвлечь его от вина и мрачных мыслей (ведь он сам знает, что всех раненых сегодня вывезли).

– Хорошо! Идем спать! Я не пойду за вином на кухню. Только жалко, что ты вылила вино на пол, я хотел его допить…

– Завтра допьешь. Иди ложись, я потушу лампу и приду тоже.

Когда я легла в постель, у меня зубы стучали от нервного напряжения и волнения. Я поняла, что мы – обреченные жертвы, и что для нас нет ни спасения, ни выхода. Мы так же погибнем, как гибнут и другие! Только одни гибнут от пуль, другие – от тифа, а третьи – от алкоголя! Конец же для всех один! Утром муж встал мрачный. От чая отказался.

– Принеси вина и что-нибудь закусить, – приказал он Гайдамакину.

– Ваня, пойдем в детский лазарет. Посмотрим, что там делается.

– Хорошо, только дай мне выпить стакан вина…

Мы пошли в госпиталь, а оттуда в детский домик.

В это время как раз сестра и санитар шли кормить детей. Так же, как и в первый раз моего прихода сюда, дети сразу набросились на ведро с кашей, но санитар ведро поднял высоко и что-то по-армянски говорил им. Они мало его слушали и, плача и крича, продолжали тянуться к ведру. Многие уже были одеты в пестрые, длинные рубахи. Но кашу все еще многие ели как животные, прямо слизывая ее с тарелки языком. На нарах лежало много стеганых теплых одеял и подушек, собранных в брошенных домах. Но вонь в комнате по-прежнему стояла ужасная. Муж вышел.

– Я буду тебя ждать снаружи, – сказал он.

После кормления детей мы пошли домой, и я стала шить рубаху для детей, скроенную сестрой. Но много мне сшить не удалось. На следующий день муж получил из штаба предписание ехать в Тавриз за ранеными.

– Что за дикая мысль посылать отсюда, когда гораздо ближе к Тавризу есть другие перевязочные пункты! – Муж читал несколько раз бумагу. – Не понимаю, откуда в Тавризе наши раненые взялись? Ну, да это все равно! Раз приказывают, значит, нужно ехать! Поеду я туда сам. Я знаю персидский язык, и это много облегчит поездку. Сегодня должен вернуться из Хоя доктор Евсеев. Он с половиной транспорта будет работать здесь. Хочешь ты поехать со мной?

– Да, хочу. Тем более что в госпитале сейчас нет работы.

– Хорошо. Посмотришь новые места. Я был в Тавризе несколько раз и знаю его хорошо… Гайдамакин! Позови старшего по транспорту ко мне, так как подпрапорщик уехал с Евсеевым. – Пришел солдат, и они выяснили, сколько осталось санитарных двуколок, что все в исправности, что лошади в порядке. – Завтра мы выступаем в Персию, в Тавриз, за ранеными! Скажи команде, чтобы готовились. Я поеду с транспортом сам. Выедем, я думаю, в восемь часов утра. – Солдат ушел. Утром следующего дня мы выехали на юго-запад в Персию.

* * *

Два дня мы ехали до Тавриза[44]. Ночевали прямо в поле. На костре варили еду. Дорога ничем не замечательна. Скучные голые горы да изредка бедные персидские деревни… После суток езды, к обеду следующего дня, мы приехали в какой-то маленький городок и остановились на главной улице. По-нашему, это была просто-напросто деревня. Но тут зовется городом и есть караван-сарай, то есть базар. Санитары распрягли лошадей и дали им корм. А мы с мужем пошли в караван-сарай поесть персидской снеди. Еще не дойдя до базара, мы уже слышали мелкий, дробный стук ножей – это кебабщики рубили баранье мясо для кебаба. Всякий перс, попадая на базар, непременно ест горячий кебаб, завернутый в только что испеченный тонкий сочень (лаваш, по-восточному).

– Хочешь съесть горячий кебаб? Пойдем вон к тому. Кажется, он почище других…

Мы подошли к прилавку, на котором перс раскатывал тонкое тесто. Он скосил глаза в нашу сторону, но никакого любопытства внешне не проявил. Но когда муж заговорил с ним на его родном языке, он сразу переменился! Что они говорили, я, конечно, не поняла, но перс схватил в обе руки по тяжелому ножу и тут же на прилавке с усердием стал рубить мясо, которое и без того было уже мелко изрублено.

– Сейчас он нам приготовит кебаб, – сказал муж. А перс раскатал из теста два тонких сочня, повесил их на тонкую палочку и держал над горячими углями. Когда сочни были готовы, он их положил на прилавок, взял горсть рубленого мяса, помял в руке и стал налеплять его на тонкий и плоский железный прут-шампур, все время раздвигая по нему мясо, пока оно не образовало тонкую полоску вокруг шампура. Тогда он его положил на мангал, где только что испек сочни, и поворачивал все время над раскаленными углями. А жир, капая на угли, распространял острый аромат жареного мяса, лука, перца, щекоча ноздри и вызывая аппетит. Через несколько минут кебаб был готов. Перс осторожно снял ножом мясо с шампура на сочень, свернул его в пирожок и дал его без тарелки в руки сначала мужу, а потом и мне. Это так было вкусно, что я, не кончив еще есть первую порцию, сказала мужу, чтобы заказал вторую для меня. Но когда я доела эту первую порцию, то почувствовала себя вполне сытой. После кебаба мы выпили горячего чая, походили по базару и пошли к транспорту. За это время лошади отдохнули, и мы тронулись дальше. К вечеру мы остановились на ночлег где-то в поле. Съехали с дороги, распрягли лошадей. Солдаты развели костры и стали варить ужин. Я всегда любила сидеть у костра где-нибудь на берегу Волги или Камы. Но и здесь, в поле без воды, было очень хорошо. Вдруг позади меня раздался чей-то голос.

– Барыня, хочите куриного супу? – Это подошел один из