Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

Приехали в Хой и, конечно, никакого помещения для нашего транспорта не нашлось. Транспорт остановился лагерем на площади между «Европейской» гостиницей и тем госпиталем, в котором я жила перед отъездом в Ван. Был уже декабрь на дворе, и ночи были очень холодные. У нас в палатке стояла железная печка. Когда она топилась, то было еще сносно. От безделия солдаты с утра до вечера болтались в караван-сарае. Но однажды пропало несколько казаков! Через несколько дней нашли их трупы во рву за крепостной стеной. Она шла вокруг всего караван-сарая, а ров был глубок, но только без воды. Только весной он наполнялся водой… После этих убийств муж запретил отпуски, и только разрешалось ходить группами, и то ненадолго. Как-то пришел к мужу санитар-армянин и сказал, что на базаре продают очень хорошие шкурки куниц. Мы поехали с мужем и купили десять шкурок. Когда наш санитар узнал, сколько мы за них заплатили, то сказал, что с нас в три раза взяли больше, чем спрашивали с него. Муж дал ему денег и просил купить еще, если он найдет. Он принес несколько, но сказал, что мы совершенно испортили цену. Шкурки не отдают теперь уже дешево! До прихода русских в Хой шкурка куницы продавалась там по рублю. Теперь за такую шкурку просят десять рублей! Да и то все раскупают нарасхват. Персы тяготятся пребыванием русских войск в их стране. И, несмотря на высокие цены, неохотно ведут с нами дела. Но только муж заговорит с ними по-персидски, они сразу меняются. Охотно разговаривают, продают дешевле. В особенности если узнают, что мы из Баку. В Персии нет городка или деревни, из которых не уехал бы кто-нибудь на заработки в этот чудесный золотой город. Продававший нам шкурки перс обещал достать их для нас еще, сколько мы захотим.

Жить в Хое скучно – в непривычной обстановке, без дела. Да и как можно жить зимой в палатке?! Вечером еще ничего: топится железная печка; на ней всегда стоит чайник и греется вода. Хоть и совсем не хочется пить чай, но пьешь его все время. Это главное развлечение… Под потолком подвешена на проволоке керосиновая лампа. Муж сидит на своей койке, я на своей. Читаем газеты, хотя и очень старые. Днем сидеть в палатке невозможно. Без лампы – темно, а зажигать ее днем неприятно. Главное и постоянное занятие – топить чугунку…

Ходила в госпиталь. Но у них у самих нет никакой работы. Сейчас на Ванском фронте полное затишье. Где-то на другом фронте идут бои, и наши войска наступают. Кажется, на Эрзерумском направлении[45]. Вот где теперь много работы!.. А мужа заткнули на край света, в эту дыру! Решила пойти походить по улицам и посмотреть, как живут персы. С нашей площади я пошла в первую попавшуюся на глаза улицу. По правде сказать, ее и улицей-то назвать было нельзя. Идешь, как по дну узкой пыльной канавы, а по обе стороны тянутся высокие каменные стены. Изредка попадается в этой стене маленькая, едва заметная дверка-калитка. А что за ней, никак не увидишь. Только чувствуешь, что там идет какая-то своя, невидимая для тебя жизнь. Да видишь безлистые ветки деревьев. Дверки в стене окованы солидным железом. Висит толстое кольцо или молоток, чтобы постучать, когда нужно, чтобы открыли эту дверку, которая всегда на запоре… Далеко я прошла по этому ущелью-улице и ни одного человека не встретила по пути. Все жутко-тихо и мертво. Невольно повернула обратно к лагерю. Вдруг кто-то схватил меня крепко за руку! И не успела я опомниться, как очутилась втащенной в маленький дворик! Калитка за мной захлопнулась, и толстый брус уже положен поперек ее в глубокие пазы. Передо мной стояла молодая персиянка, втащившая меня во двор. Она хохотала как сумасшедшая, показывая блестящие белые зубы. Молодая, с непокрытой головой. Черные волосы заплетены в четыре косы с массой вплетенных в них серебряных монет. На руках медные браслеты, на шее – яркие стеклянные бусы. Одета в красного ситца длинную кофту и такие же шаровары. На босых ногах чувяки без задков. Она опять взяла меня за руку и повела в дом. Дворик был небольшой. Посреди квадратный бассейн с проточной водой. Вдоль стен – грядки с цветущими нарциссами. Дорожки выложены плитами. Чистота. Солнце ослепляющее. Дом занимал весь фасад двора. Вся стена его была стеклянная. Из дверей вышли еще две женщины постарше той, которая затащила меня, а с ними три девочки и мальчик лет восьми. Все смотрели на меня, как на белую ворону, и быстро что-то говорили. Мы вошли в дом, и они стали показывать мне свою гостиную. Это была длинная комната, одна из стен была из цветных стекол и выходила на дворик. В ней было прохладно, но темновато, часть стен и пол были завешены и устланы коврами. Ковры на полу лежали один на другом. И груды подушек. Стояли низенькие столики, украшенные перламутром, серебром и слоновой костью. Всюду медные кувшины всех размеров и подносы от самого маленького и до огромного. Они висели на стенах, стояли на столиках и на полу. Около наваленных подушек стояли кальяны. Женщины сели, кто на подушки, кто прямо на ковры, и знаками приглашали сесть и меня. Чтобы не показать, что трушу, я села на минутку. Но сейчас же встала и сказала, что все у них мне очень нравится, и хотела уже уходить. Но старшая из женщин сделала мне знак, чтобы я опять села. Потом она что-то сказала одной из молодых женщин, и та вышла из комнаты, позвав с собой мальчика. Через несколько минут они вернулись, неся на подносе сладости, и стали меня угощать. Хотя страх у меня не прошел и мне больше всего хотелось поскорее очутиться на улице и на свободе, я все же делала радостное лицо и хвалила все единственным словом, которое я знала по-персидски, – «якши»! Они все от души хохотали. Глаза у всех черные, блестящие и очень красивые. Зубы белые, ровные. Волосы у всех густые, длинные, заплетенные в несколько кос, а на лбу челка. То ли день был будний, рабочий, но все женщины были в ситцевых одеждах. Я встала и стала их благодарить. Женщины окружили меня кольцом, трещат что-то все вместе и показывают на мою одежду. Они бесцеремонно поднимали подол юбки и расспрашивали обо всех предметах моего туалета. Дико хохотали