Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

Правда, тяжело как-то становится жить! Скучно! Ну, да черт с ними со всеми! Все прошли мимо. Зашли, взяли, что им было нужно, и ушли! Я не жалею. Ушли и ушли! Только вот ты не уходи, не оставляй меня! А больше мне никого и не нужно… Кончится война, вернемся домой в привычную домашнюю обстановку. И заживем опять по-прежнему: я засяду у себя в кабинете за книги и за стетоскоп, а ты будешь заказывать наряды, ходить в театр да возиться с детьми… Тиночка, родная моя! Если бы сейчас вернуться домой, я думаю, что я бы еще выправился, попал бы опять на дорогу! А так я чувствую, что погибну, сопьюсь!.. Ну так вот! Сидят эти старшие врачи и спорят. Стараются каждый показать побольше своих заслуг, чтобы увильнуть от поездки в неприятное место. Тогда доктор Жуковский предложил, чтобы мы тянули узелки. Ну, мне стало окончательно противно, и я предложил добровольно свой транспорт туда. Только просил, чтобы сначала дали возможность починиться. Транспорт-то весь расхлябался, а где там, в дыре, станешь чиниться? Все сразу обрадовались. И вот мы завтра же выступаем в Джульфу. Там погрузимся на поезд и прямо в Тифлис. Сдам транспорт в ремонт, а сами поедем домой. Поживем хоть немного по-человечески. Закажу себе кое-что из одежды, обтрепался-то ведь порядочно!..

Приехали в Джульфу и ждали несколько дней состава для перевозки нашего транспорта. Наконец погрузились и через сутки были на станции Навтлуг. Тут нам и выгружаться. Какой-то военный чиновник подошел, назвал свою фамилию и сказал, что он помощник коменданта станции. Он указал место для транспорта и ушел. Муж поручил подпрапорщику Галкину выгружать транспорт, а сам поехал в управление узнать, куда его вести. Я осталась на станции ожидать его возвращения. Скоро он вернулся и привез адреса починочной мастерской, куда должен сейчас же идти транспорт, и тут же неподалеку казармы, где будут жить санитары и стоять лошади.

– А вот и адрес гостиницы, в которой нам дадут комнату. Она реквизирована специально для приезжающих с фронта. Иначе найти помещение невозможно.

– А для чего нам комната, раз мы сейчас же поедем домой?

– В том-то и дело, что уехать не разрешили! Но инспектор обещал отпустить, как только будет возможно. А вы, Александр Евграфович, куда денетесь? Хотите с нами в ту же гостиницу?

– Да нет! Я думаю вместе с командой поселиться пока. А потом буду просить вас, Иван Семенович, отпустить меня к матери в Кисловодск хотя бы на несколько дней.

– Хорошо. Только чего вам ждать-то? Поезжайте сейчас же, ну, хоть на две недели. А когда вернетесь – поеду я.

Мы взяли извозчика и поехали в гостиницу. Гостиница была на Эриванской площади, рядом со штабом фронта. Дали нам крошечную комнату с одной кроватью, а для мужа пришлось поставить его походную. И началась новая городская жизнь, немногим лучше той, которую мы оставили там, в разрушенных городах фронта. Утром около уборной очередь. Прислугу никогда не дозвонишься. Воды в умывальнике нет. Сапоги, выставленные на ночь за двери, остаются нечищены. Убирать комнату приходят тогда, когда мы собираемся уже ложиться спать.

– Нет! Нужно, чтобы Гайдамакин жил здесь же. А то черт знает что такое делается! – сказал муж. И Гайдамакин вскоре очутился на стуле в коридоре, недалеко от двери, а спать уходил куда-то в подвал, где спали и другие денщики.

Тифлис находится в каком-то напряженном настроении. К этому времени наши войска уже подошли к самому Эрзеруму и ожидалось взятие его с часу на час. Всюду только об этом и говорили. Тысячи раненых и еще больше обмороженных везли с фронта в Тифлисские госпиталя. Сколько их замерзло и лежат засыпанные снегом, никто сосчитать не может. Да теперь и не до них! Вот придет весна, стает снег, тогда и видно будет. Тогда станут рыть огромные ямы братских могил и свалят туда всех, известных и неизвестных, как никому не нужный хлам… Только в деревнях будут ждать весточки от сына или мужа в надежде, что он лежит где-то раненый, а, может быть, теперь едет домой…

Мужа не оставляют в покое ни на один день: его посылают то в один, то в другой госпиталь в помощь или заменить отсутствующего врача. Я его совсем и не вижу целыми днями. Только обедать ходим вместе. Написала домой, чтобы квартиру держали теплой и ждали бы нас.

Без стука вдруг открылась дверь, и Гайдамакин, просунув голову, кричит:

– Барыня! Наши взяли Эрзерум. Экстру[48] продают! Народу сколько на улицах, страсть!.. – Захлопнул дверь и скрылся.

Я быстро надела шубку и вышла на Эриванскую площадь. Боже мой! Что делается всюду! Огромная толпа что-то кричит, двигается. Все балконы увешаны коврами и флагами. Мальчишки-газетчики, не закрывая рот, выкрикивают геройскую победу наших войск и имена героев! Точно праздник! Лица у всех радостные, веселые. Я иду в толпе, но на сердце нет радости и веселия. Только вернулась в гостиницу – пришел муж.

– Тина, отец Смирнов ранен! – входя в комнату, говорит он. – Пойдем, навестим его.

Приехали в госпиталь. Комната отца Смирнова утопала в цветах. Несколько дам и мужчин стояли и сидели перед кроватью отца Павла, который рассказывал им глухим грудным голосом:

– Что-то сробели! А может быть, просто устали… Но не хотят выходить из окопа! Офицеры уговаривают, ругают. Угрожают перестрелять всех тут же на месте… Ничего не помогает! А немцы засыпают нас снарядами! Носу нельзя показать! Раненых и убитых выносят все время… А все-таки выходить не хотят. Как-никак – все же убежище… – рассказывал отец Смирнов. Его черные волосы на висках стали совсем белыми… – Взял я крест, с которым хороню убитых, выскочил на вал окопа и кричу: «С нами Бог! За мной, братья!..» – и побежал к проволочному заграждению, не оглядываясь… В душе-то страх, – пойдут ли за мной солдаты?.. Но не успел я добежать до проволоки, вдруг слышу: «Ура! Ура!..» И уже догнали меня и перегоняют!.. Добежали мы до проволоки… Я споткнулся и упал. А солдаты смяли колючую проволоку, и «ура!» уже несется далеко впереди!.. Так с маху и ворвались в немецкие окопы!.. А я все лежу там, где упал, и радостно мне сознавать, что окопы взяты… Но хочу встать – и не могу. Сначала думал, что зацепился за проволоку; сделал усилие подняться, но от боли потерял сознание. Пришел в себя уже только на перевязочном пункте. Вижу, около меня стоит наш командир полка, врачи, сестры… Сначала понять не мог, в чем дело, почему я лежу,