Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

– Спасибо, ешьте на здоровье сами.

– Да вы не стесняйтесь. У нас ведь много! На каждого по куре, а то и больше придется, – убедительно говорит солдат.

– Откуда же вы достали столько кур? Купили?

– Ну, что вы, барыня! Да разве у перса укупишь куру?! На ней перья да кожа, а стань торговаться, так перс за нее запросит как за барана!.. Ну, и мы не просты! Сами наловили! Ни одна и не пикнула даже! У нас тоже есть умеющие люди по этой части! Не хуже казаков!

– Слушайте! Как же это можно? Ведь мог бы выйти скандал, если бы персы заметили!

– Почему допускать до скандала? Мы действовали чисто, у нас – ни шума, ни скандала! Право, барыня! Скушали бы супу с курятинкой! Где еще другой раз удастся сварить такой суп?..

На другой день к вечеру мы были в Тавризе. Остановились мы в бывшей немецкой фабрике ковров. Вернее, во дворе фабрики, где уже были какие-то русские солдаты. Никакого помещения мы не занимали; наши солдаты спали в двуколках. Мы с мужем пошли в город искать гостиницу, чтобы взять комнату. Мы были в двух из них, но все, что нам показывали, было ужасно! Грязь, двери не запираются, окна выходят на общий балкон, занавесок нет, уборная во дворе для всех – общая!..

– Нет, я не хочу здесь ночевать, в этой грязи! Моя двуколка идеал чистоты по сравнению с этой комнатой и кроватью.

– Ну, раз ты не хочешь брать комнату, так идем обедать, – сказал муж. Тут же, в нижнем этаже, под гостиницей, был ресторан. Но ни одного свободного столика там не было. Все были заняты важными, по-видимому, военными в шикарных френчах с огромными накладными карманами, с массой разных невиданных мною значков на груди, с широкими погонами на плечах – не то адмиральскими, не то генеральскими! За некоторыми столиками сидели и дамы. Тоже очень нарядные. В ушах и на руках – масса крупных бриллиантов. Все военные – толстые, упитанные, выхоленные, очень важные – сразу видно, что, по меньшей мере, командующие армиями! Я подумала, что это какой-нибудь деловой банкет высшего командного начальства, и смотрела с уважением на этих важных людей. Невольно взглянула и на мужа и сравнила его с окружающими… Рядом с ними он просто был оборванцем! Правда, все на нем было совершенно еще годное для носки и даже не очень поношенное. Но искать у него хоть маленький намек на элегантность было совершенно безнадежно! Да и откуда ей было быть, когда все, что на нем было надето, покупалось в разное время, в разных местах и находилось в постоянной носке, пока не приходило в негодность. Даже дорогая каракулевая папаха тоже помята и выглядела неважно. Вот уже вторую зиму муж в ней спит, когда приходится ночевать в поле прямо на земле. Невольно взглянула я и на себя в зеркало. Я увидела там просто замухрышку! Мне сделалось просто неловко стоять перед этими нарядными дамами! На мне было коричневое помятое платье, черный фартук с красным крестом на груди; на голове – белая косынка. Сверху шуба с воротником из лисицы, бывшей когда-то черно-бурой… И так мне стали все эти сравнения смешны, что я невольно засмеялась. Главное для нас теперь было то, что мы были голодны. Муж обратился к лакею:

– Мы пришли обедать, дай нам столик.

– Абаждите немного! Вот господа скоро кончат обедать. Тогда и столики освободятся, – сказал лакей. Муж страшно обозлился.

– Мне нет дела до ваших господ! Немедленно дать мне стол и обед! – крикнул он, обращаясь к хозяину, толстому армянину, который стоял за стойкой.

– Тише, Ваня. Видишь, что какой-то банкет у начальства.

– Какое там, к черту, начальство! Это всё обвешанные наградами уполномоченные и тыловые интенданты… Кто же другой может быть здесь, в тылу, в большом городе?!

Армянин позвал лакея и что-то сказал ему.

– Подождите! Сейчас стол освободится. – Из дальнего угла встали и вышли двое в штатском. – Вот, пожалуйте! Стол освободился. – Мы поели, пошли к своему транспорту и спали в двуколке.

На другой день муж пошел узнать насчет раненых. Он скоро вернулся и сказал, что раненых направили по другому пути, и в Тавриз они не попали. Поэтому мы можем выезжать обратно, как только люди и лошади отдохнут.

– А пока мы пойдем смотреть Тавриз и караван-сарай. Может быть, купим ковры, если увидим что-нибудь особенно хорошее.

Мы пошли прямо в караван-сарай. Он был замечательно интересный, во много раз больше, чем Хойский. Ковры сотнями лежали не только в лавках, но и на тротуарах, и даже на мостовой, где по ним ходят и ездят. Каждый торговец коврами расстилает перед лавкой на тротуаре и на мостовой много огромных ковров. Их не убирают ни днем, ни ночью до тех пор, пока под ногами людей и животных не сойдет лишний ворс и ковер не станет мягким и тонким. Тогда его моют, сушат и после этого держат в лавках для продажи. Торговлю в лавках ведут только мужчины-персы. От раннего утра и до вечера, когда с минарета раздается призыв муэдзина к молитве, работа в лавках не прекращается. Но как только раздается этот призыв, товары складываются, слегка прикрываются циновками, а хозяева и приказчики-персы всовывают ноги в чувяки и, цокая каблуками по плитам, идут к ближайшей мечети на молитву. Редко у кого лавка запирается на замок. Да и двери даже имеются не во всех лавках… Но зато по улицам всю ночь ходят сторожа и бьют колотушкой в чугунную доску. Звук этих ударов разносится далеко и гулко и как бы говорит хозяевам, что они могут спать спокойно, а воров предупреждает, чтобы они были осторожны и помнили бы о своих руках, если они у них еще не отрублены. У каждого торговца-перса есть подушка, на которой он всегда сидит на покрытом ковром полу, поджав под себя ноги, а неподалеку стоят его расписные сафьяновые, с загнутыми кверху острыми носками, чувяки. На голове маленькая каракулевая шапочка. Она никогда не снимается. Шелковый широкий халат, подпоясанный куском пестрого шелка. Борода и ногти ярко-красного цвета (выкрашены хной). Во рту чубук кальяна. В Тавризе самый большой караван-сарай из тех, что я видела в Персии. Это целый крытый город. Он весь покрыт крышей, и улицы его тянутся и извиваются во всех направлениях. Идешь по ним и не заметишь, как очутишься в такой узкой улочке, что встречных два груженых ослика едва могут пройти мимо друг друга. Но есть и