Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

де Бовуар обращает внимание на символическое насилие, сопряженное с подгонкой женского тела под культурно-специфические каноны красоты, однако общим основанием рассуждений всех этих авторов служит идея осуществляемой мужчинами «селекции». Когда де Бовуар пишет о том, что в женщине, трансформированной в угоду господствующему вкусу, «присутствует <…> природа-пленница, человеческой волей приведенная в соответствие с человеческим желанием» (Бовуар 1997: 201), отсюда один шаг (которого французская мыслительница, впрочем, не делает напрямую) до сравнения с искусственно выведенными породами животных или, скажем, с причудами садово-паркового искусства[245].

Примечательно, что де Бовуар фактически цитирует дарвиновское определение красоты, говоря об «усовершенствованном народном типе», находящем выражение в искусстве: «народ с полными губами и плоскими носами ваяет Венеру с полными губами и плоским носом» (Там же). По сравнению с текстами Дарвина из рассуждения де Бовуар показательным образом исчезает множественность красавиц каждого типа, о которой шла речь ранее, – эстетические предпочтения каждого народа оказываются унифицированы и представлены женщиной в единственном числе. Однако сами эти типы весьма характерны для (популярной) антропологии XIX столетия, и особенно упоминание «готтентотского идеала пышнобедрой Венеры» (Там же: 200) приводит на ум «Происхождение человека». Де Бовуар описывает полное женское тело как «отягченное жиром» (Там же), что соответствует описанному выше дискурсу о страданиях перекормленных домашних животных и скота. Тело, вернее, жир, воспринимающийся как отдельная от тела, внешняя по отношению к нему субстанция, становится аналогом прутьев клетки, материальным образом несвободы. Фэтфобия де Бовуар приобретает форму критики мужского произвола, а точнее, экзотизирующего осуждения вкусов «восточных мужчин», которым «нравится абсурдное изобилие разросшихся жировых тканей, не одушевленных никаким проектом, не имеющих иного смысла, кроме того, что они есть» (Там же).

Причуды буквальной и метафорической селекции в публицистике XIX – середины XX века намного чаще ассоциируются с этническими, социальными и культурными Другими, чем с респектабельными европейцами. Наряду с представителями древних и современных неевропейских народов, ответственность за дурные плоды искусственного отбора особенно часто возлагается на женщин: они обвиняются и в порочной «самоселекции», как мы видели выше на примере статей Элайзы Линн Линтон, и, непрямым образом, в появлении и распространении «бессмысленных» декоративных пород домашних животных. Хотя начиная со второй половины XIX века женщины-заводчицы играли все более заметную роль в кодификации и регламентировании пород, стереотип, представлявший комнатную собачку «порождением» ее хозяйки, был связан в первую очередь не с ними, а с модницами и их страстью ко всему необычному и редкому. В январе 1889 года в «Панче» была опубликована карикатура, представлявшая прогноз модных тенденций в собаководстве: на рисунке элегантная дама прогуливается в парке в окружении своих разномастных питомцев. Названия их причудливых пород, перечисленные в подписи к иллюстрации, подчеркивают идею гибридности: здесь и крокотаксы с длинными чешуйчатыми хвостами, и игольчатый собакобраз, и устрашающего вида бульдог-гиппопотам. Другие наименования, акцентируя статус декоративных собак как объектов потребления и стоящую за ними затейливую «кухню», вводят кулинарные аллюзии: так, среди сопровождающих модницу животных фигурируют собаки породы «немецкая сосиска» и пом-де-терьер (от фр. pomme-de-terre – картофель) (ил. 6.1).

В то же время отсылки к национальным кухням и обыгрывание иноязычных слов подразумевают гибридность другого уровня – смешение культур в интернациональном пространстве моды. Если в предыдущие десятилетия «Панч» подшучивал над засильем французских терминов в языке описания дамских нарядов, то к концу века роль подобного проблемного поля, конституирующего угрозу национальной автономности, достается новой моде на собак редких пород. Характерно, что элементы костюма модницы на карикатуре своей формой и текстурой образуют визуальную параллель со строением тела ее питомцев: украшенная перьями шляпа с высокой тульей перекликается с вертикально торчащими мохнатыми ушами одной из собак, оборки на юбке и жакете – с висячими ушами других, меховая муфта – с длинной шерстью третьих. При этом сама фигура женщины здесь не имеет никаких зооморфных черт – напротив, животные превращаются в продолжение ее наряда. В этом смысле данное изображение являет разительный контраст с карикатурами Сэмборна 1860–1870-х годов, в то же время развивая заданную в них тему неестественной эволюции. Подобно «мисс Свеллингтон», женщина с собаками прогуливается в городском парке – таким образом, само место действия указывает на укрощенную и преобразованную природу, которая и в символическом, а не только в социальном плане представляет собой идеальный сеттинг для демонстрации новых мод. Однако если модница конца 1860-х годов сама превращалась в дикобраза и прочих невиданных зверей, то элегантная дама следующего поколения делает объектом аналогичных метаморфоз своих домашних питомцев. Именно здесь в полной мере проявляется модная жестокость, не случайно собаки на карикатуре – непропорционально вытянутые в длину, с чересчур короткими лапками и огромными головами – смотрят на хозяйку или на читателя со страданием или как минимум с недоумением.

Сопроводительным текстом к этой карикатуре вполне мог бы служить пассаж из опубликованного более полувека спустя эссе Квентина Белла «О нарядах человеческих» (1947), посвященный «орнаментальным» животным. Выше мы видели, как де Бовуар воскрешает общие места публицистики XIX века в работе, написанной после Второй мировой войны. Точно так же в тексте Белла фактически в неизменном виде воспроизводится поздневикторианское представление о декоративных собаках как о последнем слове моды и в то же время о жестокости разведения столь неестественных существ: «Собаки в такой моде, потому что мы можем моделировать [fashion] их по своему желанию <…> Все тело породистой собаки перекручивается и выворачивается, принимая самые поразительные формы» (Bell 1948: 36). Белл подчеркивает, что речь идет не просто о визуальном впечатлении насилия, возникающем при взгляде на искусственно выведенных существ непропорционального строения, но и о реальном вреде для здоровья животных, которых он называет «калеками» и «жертвами» их хозяев – «мучителей».

Действительно, здоровье породистых животных зачастую ухудшается из-за накопления большого количества наследственных мутаций, а также из-за того, что заводчики ценят чисто внешние качества, получение и поддержание которых порой достигается за счет понижающих жизнеспособность анатомических изменений (Dunayer 1995: 24). Уже Дарвин, опираясь на многочисленные наблюдения голубеводов, заключал, что «птенцы всех значительно улучшенных любительских пород крайне подвержены болезням и легко умирают» (Дарвин 1941: 166); одним из наиболее ярких примеров приобретенной беспомощности могут служить короткоклювые голуби, которые даже не могут сами выбраться из яйца. Современные бульдоги страдают от затрудненности дыхания в силу изменений, которым подверглись их респираторные органы в ходе селекции, направленной на получение укороченной, «плоской» морды (Dunayer 1995: 14). Одна из наиболее модных в наши дни пород собак, лабрадудли, настолько подвержена тяжелым генетическим отклонениям, что сам ее создатель заключает: «Вывести эту породу было безжалостно по отношению к живым существам» (цит. по: Пайелла 2019).