Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

мир. Вегетарианского рациона, в частности, придерживался Жан-Жак Руссо и его герои (Adams 2010: 156). Чтобы в полной мере оценить субверсивный смысл такого жизненного выбора в XVIII – первой половине XIX века, необходимо помнить, что мясо в это время было доступно прежде всего высшим слоям общества, поэтому имело выраженные коннотации классовых привилегий. Добровольно отказываясь от мяса, представители среднего класса и, реже, дворянства ставили под сомнение «естественность» и легитимность сложившихся социальных иерархий, прав знати и обязанностей низов.

Как было показано в главе 4, права животных в конце XVIII века обсуждались в контексте аболиционистского движения, и хотя, к примеру, Бентам не затрагивал в этой связи тему вегетарианства, исследования Новейшего времени показывают, что параллели между положением рабов и животных в действительности могли быть гораздо более всеобъемлющими и жуткими. Так, Винсент Вудард продемонстрировал, что случаи каннибализма в отношении чернокожих американцев со стороны белых отнюдь не были редкостью даже в буквальном смысле, а говоря метафорически, институт рабства в целом, безусловно, был людоедским (Woodard 2014). Символическое «поедание Другого» (hooks 1992) продолжается и в наши дни, снова и снова реализуясь в инцидентах культурной апроприации, когда небелые сообщества не признаются в качестве подлинного источника образности и практик, которыми безвозмездно «вдохновляются» глобальные бренды (Pham 2017).

«Расовая наука» XIX века представляла неевропейские народы эволюционно отсталыми, что одновременно подтверждалось и объяснялось их рационом. Так, американский невропатолог Джордж Миллер Бирд (1839–1883) в диетологическом трактате с незатейливым названием «Еда и питье» писал, что «закон эволюции с полной справедливостью может быть отнесен к еде» и что «наиболее могущественные нации, а также величайшие и лучшие люди повсюду едят мясо <…> тогда как те, кто полностью зависим от рыбы, овощей и фруктов, сравнительно пассивны, робки, смирны и неизменны как по характеру, так и по месту проживания» (Beard 1871: 51, 60). Среди этих несчастных оказывались колонизированные народы – например, «фанатичные касты Индии, миллионами погибающие [от голода] в окружении скота, который их религия запрещает им есть» (Ibid.: 56), – а также крестьянство и женщины во всем мире. При этом их низкий уровень развития, предположительно, предопределял отсутствие потребности в мясе: «Женский мозг весит примерно на одну десятую меньше, чем мужской, и объем сложной мозговой работы, выполняемой женщиной, несравнимо ниже», тогда как прежде всего «те, кто выполняет тяжелую умственную работу, нуждаются в обильном снабжении первоклассным питанием» (Ibid.: 103). Таким образом, устоявшиеся иерархии неизменно должны были воспроизводиться за счет распределения пищи, как в глобальном масштабе, так и в каждом конкретном западном обществе.

Вместе с тем Бирд предполагал, что прогресс сельского хозяйства со временем может сделать мясо более доступным для всех, как это уже произошло в США, и считал, что человечество в целом лишь выиграет, если каждый будет есть больше и увеличит долю мясных продуктов в своем рационе. В частности, его беспокоили ограничения, которые накладывали на свое питание элегантные дамы из заботы о талии и цвете лица, и полуголодное существование пансионерок в учебных заведениях: «Среди множества причин хрупкого здоровья и нервности американских женщин постепенное голодное истощение в школе является одним из основных» (Ibid.: 104). К такой же проблеме, по-видимому, отсылал фрагмент шуточного раздела рецептов, появившегося в «Панче» в мае 1892 года, который, по мнению составителей, «окажется бесценным в женских семинариях» (Our Cookery-Bookery 1892). Рецепт, озаглавленный «Колбаски полунарядные» (Saucissons en Petite Toilette), предписывал следующее: «Приобретите сосиски тайком и бережно храните их в коробке от перчаток или в футляре для носового платка, пока они вам не понадобятся. Перед готовкой истыкайте их булавкой для волос. Слегка посыпьте фиалковой пудрой и обжаривайте в кольдкреме (медвежий жир тоже подойдет) на задней стороне ручного зеркальца над свечой в спальне. Если треснет стекло, скажите, что его разбила горничная или кошка. Переворачивайте сосиски щипцами для завивки волос» (Ibid.). Как и Бирд, анонимный автор «Панча» исходит из того, что девушки в женских учебных заведениях голодают, однако их чрезмерная озабоченность своим внешним видом переворачивается с ног на голову: все принадлежности туалета используются для того, чтобы украдкой, в обход диеты, потешить свой аппетит. В обоих текстах примечательно, что мода и образование оказываются в одном ряду среди источников вредных влияний на женское здоровье и качество жизни, но в заметке из «Панча» на первый план выходит также взаимозаменяемость женского тела и мясных изделий, когда косметические средства и туалетные аксессуары применяются для приготовления «полунарядных» сосисок.

Независимо от того, представлялся ли отказ женщин от мяса добровольным или вынужденным, он, предположительно, закреплял их положение «игрушки, компаньонки или орнаментального придатка мужчины» (Beard 1871: 103), так как от безмясной диеты якобы страдали их и без того слабые физические и умственные способности. Однако некоторые женщины считали совершенно иначе. Американка Элайза Берт Гэмбл (1841–1920), прочтя работы Бирда, Дарвина, Леббока, Тайлора, Моргана и многих других авторитетов того времени в области биологии, антропологии и медицины, пришла к выводу, что лишь идеологическая зашоренность помешала их авторам осознать очевидный факт: именно женщины представляют собой вершину эволюционного развития, и прогресс человечества во все времена зависел по большей части от специфических женских качеств.

В своей книге «Эволюция женщины», опубликованной в 1894 году (хотя изложенные в ней идеи, по уверению автора, сформировались у нее на дюжину лет раньше), Берт Гэмбл писала: «все те свойства, которые делают человека по преимуществу социальным животным – его любовь к обществу себе подобных, желание расположить их к себе, понимание добра и зла и, в довершение ко всему, то сочувствие, которое, постепенно распространяясь за пределы расы и страны, в конце концов провозглашает братство всех людей и единство жизни на земле – все эти характеристики представляют собой не что иное, как продолжение материнской привязанности, продукт развития ранней связи между матерью и ребенком» (Burt Gamble 1894: 62). В отличие от большинства этнографов ее времени, Берт Гэмбл не считала, что по сохранившим «первобытный» уклад неевропейским народам можно судить о доисторическом этапе развития человечества, пользуясь методом аналогии и экстраполяции. По мнению автора, современные «дикари» испытали влияние (как правило, негативное) контактов с цивилизацией, утратив многие качества, которые были присущи им изначально. Основные изменения, в рамках ее теоретической модели, касались положения женщины в обществе: свобода и независимость женщин, их ведущая роль в системе родства и других базовых институтах были залогом мирного сосуществования, демократического общественного устройства и высокого уровня нравственности, которые, по мысли Берт Гэмбл, характеризовали доисторический Золотой век.

Хотя Берт Гэмбл многократно подчеркивает ненасильственную природу древних матрилинейных обществ, она не затрагивает напрямую тему вегетарианства. Связь этих