Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

увидеть противоречие в том, что Адамс говорит о стереотипах, ассоциирующих женщин с мясом и с растениями: казалось бы, тем самым подрывается структура бинарных оппозиций, в рамках которых подобное отождествление в принципе становится возможным. Однако этот кажущийся парадокс снимается в фигуре травоядного животного, которое объединяет коннотации «вегетарианского» и мясного рациона, соотносясь с ними как субъект и объект соответственно. Действительно, как отмечает Адамс, несмотря на мифологизирующие антропологические интерпретации, связывающие потребление мяса с символическим поеданием тела Отца, именно женские особи преимущественно «поставляют» мясо для современной мясной индустрии. Ассоциация травоядности с инертностью позволяет легитимировать эксплуатацию животных, которые, согласно рекламному дискурсу, едва ли не сами хотят быть съеденными. Приписываемая им пассивность, институционализированная в мясной индустрии даже на уровне условий содержания животных, чье жизненное пространство зачастую ограничено настолько, что они практически обездвижены, имеет своим парадоксальным следствием среди прочего размывание категорий травоядности и плотоядности, когда скот кормят продуктами переработки тел других животных (Shukin 2009: 225–232).

Сходным образом, женщины в патриархальном обществе легко оказываются соучастницами угнетения животных и самих себя. Адамс приводит цитаты из популярной книги советов «Совершенная женщина» (1973) консервативного автора Марабель Морган, которая на полном серьезе предлагает читательницам, чтобы угождать мужу, «готовить» себя с таким же тщанием, как и его любимый гамбургер. Адамс привлекает внимание к построению фраз в этом фрагменте, который будто бы подразумевает, что гамбургер готовит себя сам – как было указано выше, словно желая, чтобы его съели (Adams 2010: 83). Способов приготовления мяса, а тем более идеальной жены – бесчисленное множество: например, Морган советует поджидать супруга после работы, стоя на пороге в кружевном белье или эротическом костюме. Однако в соответствии с тематикой моего исследования в следующем разделе будут более подробно рассмотрены те из них, что так или иначе связаны с одеждой и обнажением. Английский язык здесь вновь предоставляет богатую почву для каламбуров, поскольку глагол, означающий «одеваться» (dress), может также отсылать к разделыванию туши, ее свежеванию и потрошению[268], а «dressing» это не только одевание и декорирование, но и заправка (соус) или начинка для фаршировки. Впрочем, как будет показано далее, аналогии между одеваемым или раздеваемым женским телом и мясом на различных этапах его разделки и обработки существуют и за пределами англоязычного культурного пространства и отнюдь не ограничиваются языковой игрой, но проникают и в модную образность, и в изобразительное искусство.

Мода в декорациях мясного рынка

В рождественском выпуске «Панча» за 1869 год было опубликовано игривое стихотворение «Сырье с бантиками», автор которого напрямую сравнивал (модное) женское тело с мясными изделиями. Указание, что стихи написаны «старой скотиной», позволяло редакции дистанцироваться от женоненавистнического посыла текста, однако его антимодная направленность достаточно характерна для публикаций, появлявшихся в этом издании в 1860-х годах. Стремясь присвоить себе позицию «здравого смысла» (Гирц 2007) и завоевать симпатии широкой аудитории, корреспонденты «Панча» особенно часто критиковали моду с экономической точки зрения[269], и «Сырье с бантиками» представляет собой один из примеров такой критики. Расходы на женскую модную одежду действительно составляли значимую статью семейного бюджета в нижних сегментах среднего класса, и разорительность моды в середине – второй половине XIX века была предметом постоянного общественного беспокойства в модерных и модернизирующихся обществах. Как показала Энн Лора Столер, нидерландские и британские компании в Индонезии даже не позволяли своим сотрудникам жениться, чтобы не допустить их пауперизации, поощряя вместо этого менее финансово затратное внебрачное сожительство с местными женщинами (Stoler 2010). Выпадение из среднего класса в результате, предположительно, неумеренных трат, в том числе модных (а в действительности, конечно, низкого уровня оплаты труда, на которую могли рассчитывать клерки), представлялось своего рода экономическим аналогом «вырождения», биологические формы которого также привлекали в это время усиленное внимание.

«Панч» вносил свою лепту в дискуссии о постоянно подстерегающей мелких служащих угрозе обнищания, призывая британок жить по средствам – отказаться от «лишних» метров ткани, уходящей на подолы, а тем более шлейфы платьев, и тем самым облегчить финансовое бремя отцов и мужей. Та же мысль (замужняя женщина должна заботиться лишь о том, чтобы нравиться своему супругу, не тратя на это крупных сумм) выражена в «Сырье с бантиками», при этом текст почти шокирующе откровенно описывает функционирование брачного рынка. Невесты в этом стихотворении не только прямо называются объектом купли-продажи, но и сравниваются с окороками и филе, выставленными в витринах мясных лавок. И те и другие украшены цветными лентами, призванными, по мнению автора, подстегнуть интерес и аппетит массового, «бездумного» потребителя, однако серьезных людей подобной мишурой не проведешь: они понимают, что «говядина, после того как вы ее купили, оказывается просто говядиной, и красота столь же незатейлива, когда она досталась вам в браке» (Raw Materials 1869). Соответственно, женщине, вышедшей замуж, нет смысла и повода тратиться на наряды – если только она не настроена на адюльтер, который автор, конечно, осуждает, – потому что в глазах мужчины, который видел ее без «бантиков», былое очарование невосстановимо. «Одноразовый» характер этих чувств подразумевает предельно циничную сексуальную эксплуатацию как суть брака, но стихотворение не направлено на критику этого института, а, напротив, призвано поставить на место женщин, которые мнят себя чем-то большим, чем просто кусок мяса. Именно они в тексте оказываются облапошенными коммерческой культурой, наивно принимая декоративные ленты за свидетельство своей значимости или за источник собственного невинного удовольствия, тогда как мужчины либо изначально настроены скептически по отношению к модному декору, либо набираются мудрости после свадьбы.

Столь непосредственное отождествление женщин с мясными изделиями отнюдь не было уникальным для своего времени. Джессика Дандона проанализировала карикатуру из французской еженедельной сатирической газеты «Эхо Маревилля» (L’Écho de Maréville) за 1900 год, использующую тот же троп. Карикатура высмеивает творчество художников Школы Нанси – местной ветви ар-нуво. На рисунке это направление язвительно переиначено, превратившись в «Lard Nouveau», «новое сало». Женские фигуры также занимают на иллюстрации важное место. Рисунок изображает магазин колбасных изделий «Лотарингский дом искусства»[270], владелец которого имеет черты портретного сходства с Эмилем Галле, основателем Школы Нанси. В витрине выставлены мясные деликатесы, названия которых, указанные в прейскуранте, отсылают к фамилиям художников этого объединения. Дандона выделяет два объекта, чьи очертания «очень похожи на изображения орхидей в творчестве этого художника [Галле], в то же время напоминая куски ветчины и подчеркнуто пышные бедра двух женщин, стоящих перед витриной» (Dandona 2015: 96). Склонившись к стеклу, эти потенциальные покупательницы с видимым интересом разглядывают разложенные и развешанные за ним товары. Модные шляпки дам сдвинуты на лоб, а их