Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

году. – Будучи ребенком, у себя дома я никогда не видел никаких признаков каких‐либо эмоций”[881]. Обладая незаурядным талантом, он на протяжении всей карьеры был осыпаем почестями и должностями: он получил классическое образование в Чартерхаус-Скул и Крайст-Черч (“величайших из оксфордских колледжей”), где он не только сумел получить стипендии Крейвена, Хартфорда и Ирландии, но и находил время для пылкого, хотя и мелкого распутства (ритуальные дебоши, обливание из фонтана, разбитые бокалы и бросание едой). Однажды во время буйного студенческого ужина компаньон по неосторожности выстрелил Тревор-Роперу в бедро из пневматического пистолета, а в другой раз Тревор-Ропер швырнул из окна второго этажа большую бутылку из‐под шампанского и едва не попал в своего друга-студента Роберта Блейка, который проходил внизу.

Он происходил из почтенной семьи (Уильям Ропер, его родственник по боковой линии, был зятем и биографом Томаса Мора), чувствовал себя как дома в высшем обществе, эпикуреец, постоянный игрок на скачках и едва ли любитель активного отдыха на природе – по словам New York Times, он был “своего рода персонаж П. Г. Вудхауса с умом хватким и мстительным”[882], и действительно, среди его знакомых были Биффи Холланд-Хибберт и Юстон Бишоп. С детства он был близорук и обременен очками, он недолго занимался гольфом, выходя на поле в броском клетчатом костюме и брюках гольф, тщательно расчесанные на пробор волосы, завершавшиеся челкой, прилипали ко лбу[883]. Он часто наведывался в Лондон в поисках развлечений и однажды в метро галантно уступил место женщине – но, поднявшись, убедился, что слишком пьян для того, чтобы стоять. Неслучайно в письмах и дневниках Тревор-Ропер изображает себя человеком, способным много выпить. Впрочем, в 1941 году он записал в дневнике: “Есть три вещи, от которых я пьянею: вино, звук моего собственного голоса и лесть, и больше всего пьянит лесть”.

В 1937 году Тревор-Ропер стал научным сотрудником оксфордского колледжа Мертон (и купил по этому случаю свою первую машину, “Моррис Оксфорд” 1927 года), но диссертацию не написал, поскольку в начале войны попал в Службу радиоперехвата [МИ-8]. Он был прикомандирован для работы с Кимом Филби[884] и взломал шифр Абвера, лежа дома в ванне во время воздушного налета[885]. Когда начальство не давало хода его идеям, он нередко обращался через их голову к знакомым из ближнего окружения Черчилля, поскольку уже обзавелся влиятельными друзьями. После демобилизации Тревор-Ропер вернулся в Оксфорд, в колледж Крайст-Черч, и со временем стал членом Британской академии, национальным директором редакций Times, пэром (госпожа Тэтчер сделала его лордом Дейкром Глантонским; Дейкры – ветвь его семьи), королевским профессором современной истории в Оксфорде (с 1957‐го по 1980‐й) и, наконец, главой кембриджского Питерхауса (1980–1987).

К Тревор-Роперу рано пришел литературный успех. К 1940 году он завоевал признание благодаря своей первой книге – талантливой, хотя и спорной – о казненном Карлом I в 1645 году архиепископе Кентерберийском Уильяме Лоде. Тревор-Ропер изобразил Лода человеком ограниченным, все чаще оказывавшимся не в своей тарелке. “По понятным причинам церковные биографы Лода разглядели не так уж много, – писал он, – ведь они приближались к нему на коленях”. Несколько священников предсказуемо отозвались гневными рецензиями; другие отметили явление редкого таланта. Впрочем, как отметил Эрик Хобсбаум, современник Тревор-Ропера, “для историка ставить под сомнение выводы своих предшественников столь же естественно, как для моряка – ходить вразвалку, и столь же полезно”[886].

Тревор-Ропер “привносил свежий взгляд во все, за что брался”, гласил некролог в Telegraph, причем в двадцати девяти абзацах А. Дж. П. Тейлор упоминается целых шесть раз. Там же цитируется давний друг, ставший заклятым соперником, который “однажды ехидно заметил”, что Тревор-Ропер написал всего одну действительно превосходную большую книгу и она была смесью репортажа и детектива. Речь о “Последних днях Гитлера” (1947): почти кинематографическом портрете Гитлера и его составленном из подхалимов и психопатов дворе. В последние месяцы 1945 года Тревор-Ропера, которому еще не исполнилось тридцати одного года, командировали в Германию для проверки сведений, будто Гитлер еще жив. Дело было весьма деликатное, так как русские распространяли слухи[887], что Гитлера то ли укрывают в британской зоне в Берлине для подлого использования в будущем, то ли он был замечен в Дублине, переодетый в женскую одежду (несмотря на усы)[888]. Другие утверждали, что он прятался в испанском монастыре или жил среди разбойников в Албании; или был спрятан на окутанном туманом острове в Балтике, или был переправлен на подводной лодке в Южную Америку. Эта миссия даже получила легко запоминающееся название: Operation Myth. Тревор-Ропер нашел несколько уцелевших членов штаба Гитлера (и даже его завещание, спрятанное в пустой винной бутылке) и в своем рапорте заключил, что фюрер мертв – покончил с собой. Этот отчет Тревор-Ропер переработал в книгу, публикация которой сделала его заметной общественной фигурой и до сих пор является незаменимой для всех, кто изучает последние дни Третьего рейха: в 2017 году Guardian включила эту работу (под номером 32) в сотню лучших образцов нехудожественной прозы всех времен. Ни одна из его других работ не оказалась столь популярной[889].

Любимой формой Тревор-Ропера, однако, были длинные исторические эссе, в которых “он концентрировал больше сути, чем многие авторы в целой книге”. Хотя он никогда не ограничивал себя какой‐то одной эпохой, он был особенно хорошо знаком с историей XVI–XVII веков. “Он мог – возможно, должен был – написать большую работу об английской Гражданской войне”[890], – предполагает автор некролога в Telegraph, достаточно колкий комментарий, исходящий из предположения, что Тревор-Ропер, по мнению академического сообщества, оказался не на высоте и сделать этого не сумел. Это отчасти правда, но с 1940 года до своей смерти в 2003 году (и в пяти вышедших посмертно книгах) он предстает выдающимся автором в самых разных областях. (Тейлор однажды признался, что во время чтения одного из эссе Тревор-Ропера “в глазах стояли слезы зависти”[891].) К возрасту сорока одного года он получал от Sunday Times внушительные гонорары за “особые статьи” (и делал это более тридцати пяти лет), а также регулярно печатался в журналах, в том числе New Statesman и Spectator.

Тревор-Ропер, вопиюще старомодный (он один из последних оксфордских преподавателей, надевавших на лекции мантию), строго следовал условностям. Он следил за тем, чтобы студентов, являвшихся на его занятия без мантии, без церемоний выпроваживали. К 1949 году Тревор-Роперу пришлось оставить охоту. Занятие это ему очень нравилось, но он был неопытен и невезуч (лошадь дважды придавила его, во второй раз