Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

всю жизнь любил поиздеваться над шотландцами (вероятно, в силу предрассудков, в детстве приобретенных в Пограничье), испытывал особенное отвращение к католикам с ограниченным умом, особенно неофитам, и дорожил письмом лорда Биркенхеда, поносившего Ивлина Во. Впрочем, Тревор-Ропер никогда открыто не цитировал это письмо из опасения “навлечь безумную злобу сына” Ивлина Во Оберона, и не встречался со старшим Во, не зная, как оба поведут себя.

В 1977 году Тревор-Ропер обрушился на Ричарда Эллмана, выступившего в защиту швейцарца Рейнхарда Хеппли, который распространял вымышленные мемуары английского баронета Эдмунда Бэкхауса (годом ранее Тревор-Ропер опубликовал о нем книгу “Пекинский отшельник”). Тревор-Ропер возвел культивирование ненависти в ранг высокого искусства, постоянно помышляя об оскорблениях и ведя длинную переписку. В том же номере Encounter, в котором поместили инвективу Тревор-Ропера против Тойнби, историк Невилл Мастерман упрекнул его за нарушение принципов, им же отстаиваемых в работе 1940 года об архиепископе Уильяме Лоде:

  Я ненавижу твои утомительные хлопоты, Тревор-Ропер,

  Извращенный дух Лоде живет теперь в тебе.

  Безрелигиозный инквизитор

  Так же уродлив, как и его противоположность[900].

Другой оксфордский коллега, А. Л. Роус, которого Тревор-Ропер считал “корнуоллским эгоистом”[901], прямо поинтересовался у него: “Почему вы дурно обращаетесь с людьми?” Сам Тревор-Ропер в письме будущей жене сравнивал свое сердце с “морским ежом, колючим снаружи и несоблазнительным внутри”[902]. Он кое‐что знал о себе.

Удивительно, что, ведя столько войн, Тревор-Ропер много работал. Вслед за первыми своими книгами он напечатал: “Реформация и общественные перемены” (1967), “Дело Филби” (1968), “Ведьмомания в Европе XVII века” (1970), “Разграбление произведений искусства в XVII веке” (1970), “Государи и художники” (1976). В 1978 году под его редакцией вышли “Дневники Геббельса”. Тревор-Ропер, по собственному признанию, хотел написать книгу, которую “однажды кто‐нибудь поставит в один ряд с Гиббоном” (и вынашивал замысел всеобъемлющей работы о Гражданской войне – по его выражению, “Великого английского восстания”[903]), но так и не написал.

Одна из причин этого – Тревор-Ропер тратил много времени на бесконечные газетные статьи, сочинение предисловий к чужим книгам, визиты на телевидение и свары. И он лучше, чем кто‐либо, понимал, что должен работать больше. Даже госпожа Тэтчер пожурила его за нечасто выходившие книги. “В работе? В работе? Там и так всего довольно! В магазинах – вот где это нам нужно!” В письме Тревор-Ропер признавался:

Беда в том, что меня слишком интересовало слишком многое. Есть радости ничегонеделания: гулять за городом, чесать лошадям нос, свиньям – спинку; сажать, окапывать и подрезать деревья (я люблю деревья)… Еще есть радости компанейства, общения: неспешный односложный разговор за пивом с сыром и маринованным луком.

Не то чтобы Тревор-Ропер ленился: в его архиве не менее девяти почти законченных рукописей. Одну из них – биографию жившего в XVII веке врача-гугенота Теодора де Майерна – после смерти Тревор-Ропера напечатали; очередь за остальными. Кроме прочих талантов, Тревор-Ропер был неутомимым собеседником по переписке и делился в письмах некоторыми из своих самых остроумных и глубокомысленных наблюдений. Его публикации в Spectator конца 1960‐х – начала 1970‐х годов под псевдонимом Mercurius Oxoniensis были образцами фривольности. Тревор-Ропер настаивал, что автор этих корреспонденций не он, но тщетно: мало кто из живущих (по выражению автора некролога в Daily Telegraph) мог с такой язвительностью рассказывать об университетской жизни, и никто другой не смог бы при этом настолько умело имитировать английский язык XVII века. Рецензируя в 2014 году собрание писем Тревор-Ропера, Дэвид Кеннедайн назвал его, “вероятно, величайшим эпистолографом, по выражению Ноэля Аннана, «нашего времени», состоявшим в переписке почти со всеми мало-мальски стоящими людьми, и со слогом уникальным и неподражаемым”[904]. Но это просто упражнения в остроумии, коллекция чарующих или провокативных выпадов. Книги – совсем иное дело[905].

В очерке, посвященном жизни Тревор-Ропера, историк из Питерхауса Брендан Симмс (род. 1967) писал: “[Относительно скудный перечень публикаций] отчасти объясняется претензиями, предъявляемыми ему темпераментной женой”[906]. В 1954 году Тревор-Ропер женился на дочери фельдмаршала Дугласа Хейга, которая была на семь лет старше. Судя по его письмам, это был подлинный брак по любви. Со временем она, однако, стала отпускать язвительные замечания насчет способности мужа написать шедевр, который, по его заверению, он вот-вот закончит. “У нас на чердаке полно первых глав. Но вторых глав там нет”, – часто говорила она[907]. В этом отношении помещенный в Daily Telegraph некролог Симмса справедлив.

Пора возвратиться к давнему спору Тревор-Ропера с Тейлором и оценить его противника. Вспоминаются строки из “Гамлета”[908]: “Ничтожному опасно попадаться / Меж выпадов и пламенных клинков / Могучих недругов”. В некоторых отношениях у этих двоих было много общего. Оба они дети английского Севера, оба любили быстрые машины, хорошее вино, не сомневались в собственном выдающемся уме, оба быстро обижались и тем не менее любили быть в центре острой полемики (историк Дональд Камерон Уотт упоминает о “печально известных вспышках эксцентричности и animus academicus [академическая враждебность][909]” Тейлора), но различия были видны с самого детства.

Алан Джон Персиваль Тейлор, родившийся 25 марта 1906 года в приморском Беркдейле (фешенебельный курорт чуть севернее Ливерпуля и западнее Манчестера), был единственным из выживших детей Перси и Констанс Тейлор, обеспеченных левых интеллектуалов. (И Тейлор, и Тревор-Ропер получили привилегированное воспитание, но семья Тейлора была гораздо более благополучной. Его дом превратился в оплот левого радикализма, а мать была богатой революционеркой. В детстве Алан был начитанным, развитым и избалованным – в Ланкашире таких называли всезнайками. После учебы в Йорке Тейлор (однажды в школьной постановке “Сна в летнюю ночь” он, зная роль назубок, сыграл Пака) попробовал поступить в Баллиоль, но, будучи спрошен за преподавательским столом о взглядах, на вопрос, что в коммунистическом обществе стоит сделать с Оксфордом, ответил: “Взорвать его после того, как я оттуда уеду”. Тейлору пришлось довольствоваться школой Ориел, где родители подарили ему (редко доступная студенту роскошь) спортивный автомобиль – скоростной двухместный “ровер”. Тейлор полюбил галстук-бабочку, верховую езду (как и Тревор-Ропер; Тейлор, однако, никогда не охотился), греблю (несмотря на свой рост – 167 сантиметров, – он состоял вторым номером в экипаже второй лодки школы Ориел), жадно читал Агату Кристи и П. Г. Вудхауза, смотрел фильмы Чаплина, пристрастился к хорошему виски и даже вину (предпочитая рейнское) – и вступил в компартию. Через два года, в 1926‐м, он порвал с партией из‐за ее неудачного выступления во время Всеобщей забастовки. Впрочем, столь же вероятно, что