Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

сломав ему позвоночник), он даже ухитрился продать свою охотничью лошадь Зеваку (Rubberneck) прямо во время занятий. Тревор-Ропер, заботливый наставник, говорил студентам, что хорошей проверкой понимания может служить умение перевести выражение с английского на латинский язык. Он удивлялся стремлению студентов изучать историю иных, кроме Европы, частей света, поскольку в отсутствие документов полагал изучение прошлого бессмысленным. “Может статься, в будущем придется преподавать какую‐нибудь африканскую историю, но пока ее нет или почти нет, а есть лишь история Европы в Африке. Остальное же в значительной степени покрыто мраком – как и история доколумбовой Америки. Мрак не есть предмет истории”[892]. Подобное замечание для тех дней не было необычным, однако оно знаменует ужасный интеллектуальный и этический провал. Оно не лишает достоинства лучшие работы Тревор-Ропера, но даже и в его время должно было быть видно, насколько высокомерны, ограниченны и лишены интереса такого рода высказывания – свидетельства ума, настолько убежденного в превосходстве европейской цивилизации, что говорящий не удосужился изучить то, о чем говорил. Но Тревор-Ропер любил поддеть аудиторию.

Дело в том, что (как отметил автор некролога в Telegraph) “Тревор-Ропер был забиякой, которому нравилось громить врагов, пусть даже любовь к азарту временами вынуждала его низко пасть”. Он считал себя “неусваиваемой частицей” среди офицеров. Одного из армейских сослуживцев Тревор-Ропер титуловал “пердящим эксгибиционистом”, напоминающим “павианов с Горы обезьян, которые всем по очереди показывают свои огромные, синие с отливом зады”[893]. Сняв мундир, Тревор-Ропер остался таким же несносным и всю взрослую жизнь провел в склоках. По собственному признанию, он был человеком гордым, бесстыжим, болтливым, лицемерным, легко обижавшимся и обижавшим. Тревор-Ропер мог питать добрые чувства к друзьям, быть щедрым и отзывчивым, однако к людям, которых презирал, он был безжалостен. По крайней мере с 1950 года он метал свои ядовитые стрелы в “мышей” – унылых, тусклых и бесполезных профессоров истории, не терпящих, по его словам, веселья и жизни. “Количество человеко-часов, потраченных на напрасные изыскания, удручает”, – утверждал он[894].

Впервые Тревор-Ропер ввязался в научный спор в 1953 году – с Лоуренсом Стоуном (1919–1999): речь шла об экономической истории аристократии XVII века и причинах гражданской войны в Англии. Стоун – вовсе не серая мышка, а талантливый историк – последовал за Тревор-Ропером в Чартерхаус и Крайст-Черч, где стал его учеником. В 1948 году он напечатал в Economic History Review большую статью. Его мнение (что собственность и доходы английской знати в предвоенный период резко уменьшились) вызвало международный интерес, но все испортила ошибочная интерпретация фактов: диссертация как будто соответствовала марксистскому пониманию истории, сфокусированному на классовой борьбе. Тревор-Ропер работал с тем же материалом и заметил, что Стоун по документам неверно интерпретировал устройство ссудной системы.

Сначала Тревор-Ропер доброжелательно принял успех молодого коллеги, но, подумав, в 1951 году написал знакомому, лишь отчасти шутя: “Я решил уничтожить Стоуна”. В разгромном опровержении изначальной статьи Тревор-Ропер почти достиг этого, например показав, что в 1602 году реальный доход высшей аристократии был выше, чем в 1534‐м, а к 1641 году (за год до войны) он значительно вырос. Это вызвало ожесточенную дискуссию, и не только на страницах научных журналов, но и в широкой печати[895]. В спор вступили и другие историки, и он превратился в большую академическую баталию – cause célèbre. Вскоре Стоун переехал в Принстон. “Он решил быстро прославиться, – заключил мучитель, – и вот что ужасно: ему это удалось”.

В дальнейшем Тревор-Ропер оттачивал свое полемическое мастерство, нападая на Арнольда Тойнби, в то время, в конце 1960‐х, ученого с мировой репутацией. Адам Сисман в своей биографии Тревор-Ропера так описал происходящее: “Его лицо появилось на обложке журнала Time. Его десятитомное [на самом деле двенадцатитомное] «Постижение истории»… называли «бессмертным шедевром», «крупнейшей работой нашего времени», «вероятно, величайшим историческим трудом из написанных»”. В вышедшей в 1934–1961 годах книге рассмотрены двадцать шесть цивилизаций, а вывод гласит, что ход истории подчиняется определенным законам. Сокращенное (в двух томах) издание имело исключительный успех. “В качестве источника денег, – шутил Тревор-Ропер со знанием дела, – оно уступает лишь виски”. Понимая, что его критика будет оспорена, он отложил публикацию, пока не заполучил пост профессора королевской кафедры в Оксфорде. Полем боя стал ежемесячник Encounter, тогда находившийся в расцвете. “Библию Арнольда Тойнби, – начал Тревор-Ропер, – профессиональные историки приняли не очень благожелательно”[896]. Он обвинил Тойнби в том, что тот видит себя мессией с сопутствующими “юношескими искушениями, миссионерскими поездками, чудесами, откровениями, страстями”.

Тойнби осмелился сформулировать теорию истории, но его “постижение” “громоздко, претенциозно и совершенно лишено чувства юмора”, оно не только “ложно”, но и “вредно”. Дальше – больше. “Поистине чудовищное самолюбование Тойнби вкупе с его фундаментальным мракобесием, безусловно, внутренне оттолкнуло меня”, – писал он и с помощью линейки выяснил, что в указателе статья “Тойнби, Арнольд Джозеф” занимает колонку на двенадцать дюймов большую, чем статья “История”.

Журнал Times Educational Supplement счел статью “страстной филиппикой”, а историк Мартин Сеймур-Смит – “одной из самых грубых и жестоких, однако оправданных и действенных атак, которую один историк когда‐либо предпринимал против другого”[897]. Репутации Тойнби был причинен непоправимый урон. Статья в Encounter оказалась тем более ядовитой, поскольку в ход пошли насмешка и глумление. “Наверное, я никогда столько не смеялся, как во время чтения вашей великолепной работы о Тойнби, – отозвался Ричард Кобб из Баллиоля. – В тот момент я следил за экзаменующимися и ловил злобные взгляды напряженных соискателей”[898]. Кое-кто отреагировал так же, написав Тейлору: “Ваша вещь о тысячелетнем царстве Тойнби – самое выдающееся из прочитанного мною за много лет”. Тейлор открыто одобрил выпад на страницах New Statesman, прибавив: “Лучшее место в статье Тревор-Ропера – это характеристика кредо Тойнби как «религии мешанины»; мое выражение”.

Были и другие ссоры, другие жертвы (“котел раздора”, по выражению Нила Ашерсона[899]). Досталось Р. Г. Тоуни и догматизму “Религии и рождения капитализма”, Э. Х. Карру с его детерминизмом марксистского типа, авторам доклада комиссии Уоррена об убийстве Кеннеди (Тревор-Ропер был уверен, что те кругом неправы) и даже Маргарет Тэтчер (из‐за ее враждебности по отношению к объединенной Германии), с которой в Чекерс у Тревор-Ропера состоялась жаркая беседа. Рецензируя биографию Уильяма Стивенсона, деятеля английской разведки военного периода, Тревор-Ропер отказался перечислять допущенные в книге неточности: “Предъявлять такую претензию этому биографу было бы нечестным – это все равно как призывать медузу стиснуть зубы и твердо стоять на своем”. Он в совершенстве владел искусством обдуманной инвективы и получал удовольствие, подыскивая аналогии в природе, которую очень любил. Тревор-Ропер