Пушкин. Болдино. Карантин. Хроника самоизоляции 1830 года - Михаил Яковлевич Визель

Явился г. Ульянинов (бывш. лукояновский уездный предводитель дворянства). Во время холеры, рассказывал он между прочим, мне поручен был надзор за всеми заставами со стороны Пензенской и Симбирской губ. А. С. Пушкин в это самое время, будучи женихом, находился в поместьи отца своего в селе Болдине. Я отношусь (в смысле – «пишу официальное отношение». – М. В.) к нему учтиво, предлагая принять самую легкую должность. Он отвечает мне, что, не будучи помещиком здешней губернии, он не обязан принимать должность. Я опять пишу к нему и прилагаю министерское распоряжение, по коему никто не мог отказаться от выполнения должностей. И за тем он не согласился и просил меня выдать ему свидетельство на проезд в Москву. Я отвечал, что, за невыполнением первых моих отношений, свидетельства выдать не могу». Он отправился так, наудалую; но во Владимирской губ. был остановлен и возвратился назад в Болдино.

Очень понятный и современный «дискурс» в отношениях с властями, не правда ли? «Ты со мной не хочешь по-человечески, так и я с тобой не буду по-человечески!»

Но г. Ульянинов не просто так самодурствовал – он понимал, что сам может получить по шапке от начальства:

Граф Арсений Закревский – решительный генерал, но неумелый санитарный врач

Между тем в Лукоянов приехал министр (гр. А. А. Закревский). – «Нет ли у вас из дворян таких, кои уклонились бы от должностей?» – «Все действовали усердно за исключением нашего стихотворца А. С. Пушкина». – «Как он смел это сделать?» – Пушкин получил строгое предписание министра и принял должность.

Если вдуматься, эта ситуация, описанная Вересаевым в книге «Пушкин в жизни», довольно дика: совершенно постороннему человеку, частному лицу, столичному интеллектуалу, заехавшему ненадолго по своим личным делам (не говоря уж про творческие), категорически предписывается на неопределенный срок, пока поветрие не уляжется, бросить все свои дела и стать даже не волонтером, но винтиком бюрократического аппарата – пусть даже и с благой целью.

И впечатление сейчас это производит двоякое. С одной стороны, полезно напомнить: когда мы говорим: «Николаевская Россия», – это не только усы и бакенбарды, золотое шитье мундиров и классические фасады, и даже не только репутация «жандарма Европы», но и вот это: все дворяне считались подданными государя. И были ими не символически, как сейчас англичане – подданные королевы Елизаветы, а совершенно практически: тебя в любой момент могли пустить в дело по разумению начальства. А с другой стороны – как тут не вспомнить нашу добровольно-принудительную самоизоляцию, смешавшую все планы, от привычных заграничных отпусков до давно распланированных громких премьер и больших концертов.

Но мы уже прошли через опыт XX века. И на своей шкуре знаем, чтó такое массоидное сознание. А Пушкин – нет. Хотя сам заметил про «двуногих тварей миллионы» – но явно не применяя к себе. Можно же себе представить, как его, цитирующего мимоходом Вольтеровы любезности, бесили подобные канцелярские «отношения» и отеческие генеральские внушения.

Но, разумеется, ничего этого он не пишет невесте. Лишь почти два месяца спустя, в письме от 2 декабря, признается ей:

В минуту моего выезда, в начале октября, меня назначают окружным инспектором. Я непременно принял бы эту должность, если бы в то же время не узнал, что холера появилась в Москве. Мне стоило большого труда отделаться от инспекторства.

Прочитано Натальей Гончаровой

Но предосудительное оставление рабочего места в экстренной ситуации, как вписали бы в советское время в трудовой книжке напротив выговора, не привело к желаемому результату. Через год, в заметке «О холере», Пушкин смог рассказать об этом с юмором:

Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа, сочиняя сказки и не ездя по соседям. Между тем начинаю думать о возвращении и беспокоиться о карантине. Вдруг 2 октября получаю известие, что холера в Москве. Страх меня пронял – в Москве… но об этом когда-нибудь после. (Мы уже знаем – в Москве невеста. – М. В.) Я тотчас собрался в дорогу и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается: застава!

Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их. Ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что, вероятно, где-нибудь да учрежден карантин, что я не сегодня, так завтра на него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета.

Но доехав до «настоящего» карантина во Владимирской губернии (т. е. проехав больше ста километров!), жених был категорически развернут обратно: проезд по большой дороге полностью закрыт! И ни с чем вернулся в Болдино – в, как мы уже видели, самом подавленном состоянии: только что он принимал решения, строил какие-то планы, и вдруг выясняется, что все его планы не имеют никакого значения и он должен просто сидеть дома и ждать! Было от чего сорваться в письме светской барышне на русский.

Жителям Москвы в марте 2020 года стало очень просто понять своего великого земляка и предшественника. Но не худо бы им вспомнить и другое: Пушкин быстро пришел в себя – то есть в великого творца-труженика. И использовал выпавшую передышку так, что само выражение «Болдинская осень» сделалось нарицательным.

Его пример – другим наука.

Впрочем, и о совете из этого конкретного письма забывать не следует:

…но все же порядочные люди тоже должны принимать меры предосторожности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон.

/вс 12 октября

Пишет первоначальную редакцию повести «Выстрел» с припиской: «(окончание потеряно)».

/вт 14 октября

Завершает «Выстрел».

/ первая половина октября

Работает над стихотворениями «Два чувства дивно близки нам…» и «Моя родословная».

/ середина октября

Набросок начала «Истории села Горюхина» («Если бог пошлет мне читателя…»). В несохранившемся письме А. А. Дельвигу Пушкин сообщает о том, что много написал в деревне и собирается в Москву (мы знаем об этом потому, что 29 октября Дельвиг писал об этом П. А. Вяземскому).

/ не позднее 16 октября

Работа над стихотворениями «Когда порой воспоминанье…», «Моя родословная («Post scriptum»)» и эпиграммой на Ф. Булгарина «Не то беда, Авдей Флюгарин…».

/чт 16 октября

Завершен «Post scriptum» к «Моей родословной» (строфы 1–3, 5). Тем временем дело о прошении в Опекунский совет «решено» 16 октября постановлением «выдать ему, Пушкину, просимое на 200