Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

свое время поплатился тюремным заключением, мог часами говорить о политике. На его красноречие нисколько не влияли такие мелочи, как узкая, повисшая над пропастью дорога, встречные машины, вылетающие из-за поворота. В последнем случае Хуан клал правую руку на баранку, а левой приветствовал коллегу жестом, сопровождавшим республиканское «Но пассаран!», и впритирку проводил автобус мимо встречной машины.

С приближением к перевалу точно и резко очерченный синий треугольник стал терять строгость контуров, расплываться. Склоны образующих его вершин раздвинулись, из-за них выглянули склоны и отроги других гор, и, когда мы достигли перевала, казалось, что мы сбились с дороги и проскочили мимо синей воронки.

Затем началось долгое, по спирали, падение вниз, оно кончилось возле харчевни, посреди пыльного, знойного, почти лишенного растительности Уарзазата. Сухой, горячий воздух садняще ожег кожу: мы ощутили дыхание Сахары. Это было первое из обещанных нам впечатлений, остальные не заставили себя ждать.

Харчевня была битком набита. Толпа мужчин осаждала стойку, громко требуя пива, виски, вина. Остальные посетители, теснясь за длинными столами, жадно поглощали свинину с фасолью. Одеты все были очень пестро и как-то странно: преобладали шейные платки, брюки из холстины, повязанные толстым ремнем много ниже талии. Можно было и не знать, что тут снимается фильм, и все же сразу определить, что за народ набился в харчевню. Это угадывалось по ярко-цветной и нелепой одежде, по вызывающей шумливости и по тому, что каждый слушал только самого себя, по нарочитой свободе жестов и поз и по той незаземленной, на грани парения, легкости, какая отличает участников всех киноэкспедиций мира.

Пока искали администратора, к нам привязался подвыпивший итальянский актер в обвислых джинсах, сомбреро и красной рубашке. На скверном французском языке он втолковывал нам, что он маленький актер, не Стюарт Грейнджер, видит бог, не Стюарт Грейнджер, не Стюарт Грейнджер, да и все тут! Мы успокоили актера, сказав, что поняли это сразу.

Наконец появился администратор в том же ковбойском костюме, но без шляпы. Его черные, набриолиненные, разделенные пробором волосы сверкали, посреди квадратного подбородка темнела волевая ямка.

Съемку сегодня отменили, сказал он хриплым, прокуренным голосом, режиссер повздорил с героиней… Пьеранджелли, да… и они заперлись по своим номерам в гостинице… Едва ли их удастся увидеть… Стюарт Грейнджер тоже в отеле… Нет, он ни с кем не ссорился… Фильм совместного итало-американского производства. Продюсер американец, а режиссер и сценаристы итальянцы…

Мы спросили, является ли этот фильм художественным или коммерческим.

Администратор усмехнулся, провел ладонью по своей гладкой голове.

— Художественным… И, конечно, коммерческим…

— Сколько он стоит?

— Шестьсот миллионов лир.

— Ну, так это коммерческий фильм.

— Почему? Искусство требует жертв! — он засмеялся и закашлялся.

— Настоящее искусство в кино не стоит так дорого.

— Это верно! — прохрипел он. — Но будем надеяться на лучшее.

Мы поблагодарили администратора и после обеда, состоявшего тоже из свинины с фасолью, отправились в отель.

Когда наш автобус разворачивался на асфальтированной площадке перед отелем, из дверей вышел высокий, широкоплечий человек с медно-загорелым, чеканным лицом и седыми висками, сел в низкую, словно расплющенную машину, хлопнул дверцей и уехал. Машина скрылась за углом, и тут я сообразил, что это и был Стюарт Грейнджер. Он сильно изменился с поры «Байрона» и «Лорда Брёммеля». Не то чтобы постарел, седые виски его не старили, скорее подчеркивали моложавость его статного облика и чистого, четкого, нигде не одряхлевшего лица. Но прежде его мужественность была одухотворена каким-то мягким светом, сейчас этот свет погас, красивое лицо стало жестким до грубости.

Наверное, такой его образ кажется режиссерам очень подходящим для библейских сюжетов. В подобных фильмах герой всегда осенен мрачной загадочностью, скрывающей пустоту. Но ведь Стюарт Грейнджер — не типаж, он актер милостью божьей, его лицо умеет жить на экране, передавать все богатство человеческих страстей…

Огромный холл отеля был набит звездами всех величии почти так же плотно, как харчевня — киношниками низшего ранга. И здесь попадались клетчатые рубашки, яркие шейные платки и джинсы, но куда больше было модных узких брюк, белых рубашек с крахмальными воротничками. Группа актеров резалась в карты за круглым стеклянным столом; судя по горе нарядных марокканских денег, игра шла не по маленькой. Другие пили коктейли в баре. За столиком, уставленным бутылками и бокалами, тоненький бледный молодой человек в испарине вяло, но настойчиво тискал голые плечи белокурой актрисы с подсиненными веками.

— Эх, огненного дождя на них нет!.. — сказал Хуан.

И мы поехали в музей ремесел.

Этот небольшой музей, где собраны ковры, медная утварь, керамика, золотые и серебряные украшения, холодное оружие, всевозможные изделия из железа, дерева, камня, представляет интерес для тех, кто хочет единым взглядом охватить все, что умеют делать искусные руки марокканских ремесленников. Но мы исходили не один десяток километров по мединам Касабланки, Рабата, Мекнеса, Феса, Марракеша и других городов, совали нос всюду, где ткут, чеканят, лепят, обжигают глину, столярят, слесарят, куют и плавят, и этот музей не мог поразить нас: тут не было той роскоши зрительных впечатлений, какой одаряла нас иная медина.

Мы сели в автобус и отправились на место съемок, решив посмотреть хотя бы декорации будущего фильма. Километров через двадцать мы увидели обычную дорожную стрелу с надписью по-французски: «До Содома и Гоморры 4 км».

Двинулись по грунтовой дороге и вскоре увидели в красноватых лучах закатного солнца за каменистым ложем ручья высокие глинобитные стены с воротами и башнями, дальше, на холме, нечто вроде крепости и часть города. Оказывается, все, кроме заброшенной старинной крепости, построено киногруппой, притом так добротно, что после съемок тут свободно могли бы поселиться люди, если б только в соответствии с библейской легендой Содом и Гоморра не подлежали уничтожению.

Хуан нажал кнопку сигнала. Навстречу нам медленно ползла низкая, расплющенная машина. За лобовым стеклом я увидел красивое, смуглое, мрачно застывшее лицо Стюарта Грейнджера. В то время как героиня в канун съемок ссорилась с режиссером, а другие актеры играли в карты и предавались разгулу, он один, самый опытный и признанный, счел нужным ознакомиться со съемочной площадкой. Печально углубленный в себя, он даже глазом не повел в сторону нашего автобуса. Быть может, сейчас, посреди этой тяжеловесной библейской бутафории, в нем окончательно угасла надежда воплотить хоть частицу своего таланта в новом фильме.

Мы не долго пробыли в Содоме и Гоморре: вечерело, а нам предстоял долгий и трудный обратный путь.

Едва наш автобус выехал на шоссе, как раздался оглушительный грохот и вслед за тем лязг, похожий на стон. Я и раньше замечал: когда в машине ломается что-то основное, когда происходит