Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

Здесь раннехристианская эстетическая концепция образа утверждает те же положения, что и в учении о прекрасном: первообраз единосущного Отцу Логоса-Христа являет собою высший, абсолютный эстетический принцип, структурирующий «материал» тварного мира, в то время как образ Его в человеке представляет собой «художественную действительность» или только возможность «художественной действительности». «Человек с самого рождения получает преимущество быть образом Божиим, подобия же Богу он должен достигать посредством совершенствования», – учил Климент Александрийский149. Образ – это потенциальная заданность бытийственного совершенства человека, которую он призван осуществить через уподобление божественному Первообразу. Образ Божий – конструктивная часть всего человеческого существа: «им охраняется и поддерживается вещественное», которое «само в себе безобразно и неустроено150». И опять здесь выступают принципы порядка и меры, ибо образ не есть какая-либо определенная и локальная характеристика человеческого существа. Это не ум и не добродетель, но внутреннее оформляющее начало всего существа человека в целом, его личность, совершенствование которой беспредельно: «будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» (Мф. 5,48; Лк. 6, 36).

Учение об образе Божием в человеке позволило раннехристианским писателям слить понятие мимезиса и совершенства. Подражать Христу – значит понять свою жизнь как неустанное творчество на пути к богосыновству, совершенству, теозису. Св. Григорий Нисский разъясняет: «Если бы мы учились искусству живописи, и учитель предложил нам на картине какой-либо прекрасно начертанный образ, то конечно, каждый бы из нас должен был в своем живописании подражать этому прекрасному изображению, чтобы картины всех украсились по предложенному образцу. Точно также каждый есть живописец собственной жизни, а художник дела жизни есть свободная воля, краски же для воспроизведения образа – добродетели… Для изображения первообразной красоты мы должны брать сколько возможно чистые краски добродетелей, смешанные между собой по правилу искусства так, чтобы нам стать образом Образа, через деятельное подражание отпечатлевая первообразную красоту»151…

Область творчества определяется здесь противоположностью «естества» и сверхприродного задания. Но эта противоположность, – выступающая в начале как воинствующее противоборство духовного и телесного, внутреннего и внешнего, священного и мирского – должна быть не упразднена, не отброшена, не подавлена, но возведена к предельной гармонической соразмерности. И путь к ней – подражание совершенной красоте и гармонии Логоса – Христа.

3. Небесная гармония

Раннехристианское эстетическое учение о гармонии – античного происхождения: в нем нетрудно услышать мотивы философии пифагорейцев, Гераклита, Платона, стоиков. В христианскую концепцию практического эстетического идеала оно вошло вместе с аллегорическим методом экзегезы. Св. Иустин Философ был одним из первых, кто сравнил христианских праведников с музыкальными инструментами – цитрами и лирами, струны которых, вибрируя под божественным смычком сошедшего с неба Святого Духа, сообщают миру о небесной гармонии152. У Климента Александрийского та же мысль развернута более подробно: он говорит о божественном происхождении гармонии от Христа-Орфея, «Божественного Певца», укротившего не только природу и животных, но и «самых диких зверей – людей»153. Параллель между Христом и Орфеем имела прочную и распространенную традицию в эпоху раннего христианства; достаточно вспомнить лишь искусство римских катакомб, украшения христианских саркофагов, светильников, перстней, чтобы убедиться в популярности этой аналогии154. Но Климент Александрийский дает ей более углубленную эстетическую трактовку. Во введении к своему «Протрептикосу» он писал: «В качестве прекрасного одушевленного инструмента Бог создал человека по образу Своему; но Он и Сам есть инструмент, звучащий полнотою гармонии, инструмент благородный и святой, неземная мудрость, небесное слово… Сколь могущественно было Его новое пение!.. Поистине оно всё мироздание украсило гармонией и разногласие стихий привело в согласный порядок, дабы всё сущее стало гармонией»155.

Учение Климента Александрийского о гармонии поражает своим сходством с античным мироощущением, с музыкой небесных сфер пифагорейцев, с чувством всеобщего космического лада у Платона и неоплатоников. А как не вспомнить Гераклита, для которого гармония космоса «многозвучна и многообразна как гармония лиры и лука»? Лук – система противоборствующих сил; чем сильнее их напряжение, тем лучше лук. Уменьшить или уничтожить сопротивление его обоих концов – значит уничтожить самый лук. Но тетива может превратиться и в струну лиры; лира построена на том же принципе, что и лук: она есть многострунный лук. Здесь уже можно реально созерцать и слышать, как из противоборства возникает «прекрасная гармония»156.

В античное учение о гармонии раннехристианская эстетика вносит новый принцип: основа и источник всеобщего космического созвучия – мировой Логос, Бог, устрояющий и определяющий собою стройность и порядок бытия. «Как музыкант, настроив лиру и искусно сводя густые звуки с тонкими, и средние с прочими, производит одно требуемое сладкогласие: так и Слово, божественная Премудрость, держа вселенную как лиру, и что в воздухе, сводя с тем, что на земле, а что на небе – с тем, что в воздухе, целое сочетая с частями, прекрасно и стройно производит единый мир и единый в мире порядок; само неподвижно пребывает у Отца, и всё приводит в движение своим снисхождением во вселенную, чтобы каждая вещь благоугодна была Отцу и обладала подлинно божественной стройностью157»,

Соответственно небесной гармонии, – посредством подражания ей, – устраивается и «микрокосмос» человеческого существа вместе с «гармонической сообразностью образа жизни158». И потому для Григория Нисского «музыка есть не что иное, как призыв к более возвышенному образу жизни, наставляющий тех, кто предан добродетели, не допускать в своих нравах ничего немузыкального, нестройного, несозвучного, не натягивать струн сверх должного, чтобы они не порвались от ненужного напряжения, но также и не ослаблять их в нарушающих меру удовольствиях: ведь если душа расслаблена подобными стояниями, она становится глухой и теряет благозвучность»159.

Подобное понимание целостного человеческого существа как инструмента, настраиваемого в созвучии с музыкальной гармонией, «перестройка» себя в подобие лиры (символ гармонии, жизни и красоты), требующая внимательного отношения к своему внутреннему миру и внешнему виду, – постоянный мотив раннепатристической эстетики. Кроме Иустина Философа и Климента Александрийского мы встречаем его у Евсевия Кесарийского160, Афанасия Александрийского161, Василия Великого162, Григория Нисского163, а много позже – у византийских гимнографов164.

Однако, здесь мы подходим к другой теме: человеческое совершенство и святость немыслимы вне благодатной помощи. Святыня невозможна без Духа Святого. – говорит Василий Великий. «Через Духа – восхождение сердец, руковождение немощных, усовершение преуспевающих… Отсюда – предведение будущего, разумение таинств, постижение сокровенного, раздаяние дарований, небесное жительство, ликостояние с ангелами, нескончаемое веселие, пребывание в Боге, уподобление Богу и крайний предел желаемого – обожение»165… Но полнота благодатных даров Святого Духа подается в Церкви и через Церковь. И потому всякое творчество – в какой бы плоскости