Моя жизнь. Моя вера - Махатма Ганди

сопротивлении правительству, с которым он во многом сотрудничает, если применение оружия невозможно или нежелательно. Поэтому мне казалось, что единственным действенным сопротивлением правительству будет отказ от сотрудничества с ним. Таким образом, я пришел к слову «несотрудничество». Я тогда еще не имел ясного представления о всей сложности несотрудничества, поэтому в подробности не вдавался, а просто сказал:

– Мусульмане приняли очень важную резолюцию. Они откажутся от всякого сотрудничества с правительством, если условия мира, не дай бог, окажутся для них неблагоприятными. Народ имеет неотчуждаемое право отказываться от сотрудничества. Мы не обязаны сохранять полученные от правительства титулы и почести и продолжать состоять у него на службе. Если правительство предаст нас в таком великом деле, как халифат, нам не останется ничего другого, кроме несотрудничества.

Но прошло много месяцев, прежде чем слово «несотрудничество» получило широкое распространение. А пока оно затерялось в протоколах конференции. Месяц спустя, на Конгрессе в Амритсаре, я еще поддерживал резолюцию о сотрудничестве с правительством: я тогда еще надеялся, что никакого предательства с его стороны не будет.

XXXVII. Сессия Конгресса в Амритсаре

Пенджабское правительство не могло долго держать в заключении сотни пенджабцев, которых в период военного положения по приговору трибуналов, являвшихся судами только по названию, бросили в тюрьму на основании совершенно недостаточных улик. Взрыв всеобщего возмущения против этой вопиющей несправедливости был столь силен, что дальнейшее заключение в тюрьме арестованных стало невозможным. Большинство из них выпустили еще до открытия сессии Конгресса. Лала Харкишанлал и другие лидеры были освобождены во время сессии. Братья Али явились на заседание прямо из тюрьмы. Радость народа была безгранична. Председателем Конгресса был пандит Мотилал Неру, который пожертвовал своей богатой практикой и поселился в Пенджабе, посвятив себя служению обществу. Свами Шраддхананджи был председателем протокольной комиссии.

До этого времени мое участие в ежегодных заседаниях Конгресса ограничивалось пропагандой языка хинди, для чего я произносил речь на этом языке, в которой знакомил с положением индийцев в других странах. В этом году я также не рассчитывал, что мне придется заняться чем-нибудь еще. Но, как это случалось неоднократно и раньше, мне неожиданно досталась ответственная работа.

Печать только что опубликовала заявление короля о новых реформах. Они показались даже мне не вполне удовлетворительными; многие сочли их вовсе неудовлетворительными. Но мне казалось тогда, что реформы хотя и недостаточны, но приемлемы. По содержанию и стилю заявления короля я угадал, что автор его лорд Синха, и усмотрел в этом луч надежды. Однако опытные политики вроде покойного ныне Локаманьи и Дешбандху Читтаранджана Даса с сомнением покачивали головой. Пандит Малавияджи занимал нейтральную позицию.

В этот приезд я остановился у пандита Малавияджи. Я обратил внимание на простоту его образа жизни, еще когда приезжал для участия в церемонии, посвященной основанию индусского университета. Но теперь, находясь с ним в одной комнате, я имел возможность наблюдать его повседневную жизнь во всех подробностях, и то, что я увидел, приятно удивило меня. Его комната напоминала постоялый двор для бедняков. Вы едва ли смогли бы пройти из одного угла комнаты в другой, так как она была всегда битком набита посетителями. В часы досуга хозяина она бывала открыта для случайных посетителей, которым разрешалось отнимать у него сколько угодно времени. В одном углу этой лачуги торжественно стоял во всем своем величии мой чарпаи.

Но не буду подробно описывать образ жизни Малавияджи, вернусь к теме моего рассказа.

Я получил возможность ежедневно беседовать с Малавияджи, который любовно, точно старший брат, разъяснял мне программы различных партий. Я понял, что мое участие в прениях о реформах, провозглашенных королем, неизбежно. Поскольку я нес ответственность за составление отчета Конгрессу о несправедливостях в Пенджабе, я чувствовал себя обязанным уделить внимание всему, что оставалось сделать по этому вопросу. Необходимо было еще вести переговоры с правительством. На очереди стоял также вопрос о халифате. Я в то время верил, что мистер Монтегю сам не изменит и не допустит измены делу Индии. Освобождение братьев Али и других арестованных казалось мне благоприятным предзнаменованием. Поэтому я думал, что правильнее будет высказаться в резолюции не за отклонение, а за принятие реформ. Дешбандху Читтаранджан Дас, наоборот, твердо стоял на том, чтобы отказаться от реформ, так как они совершенно недостаточны и неудовлетворительны. Локаманья держался нейтрально, но решил присоединиться к той резолюции, которую одобрит Дешбандху.

Мысль о том, что я вынужден разойтись во мнениях с такими опытными, всеми уважаемыми лидерами, меня сильно тяготила. Но, с другой стороны, голос совести звучал ясно. Я сделал попытку уехать с Конгресса, заявив пандиту Малавияджи и Мотилалджи, что мое отсутствие на последних заседаниях будет способствовать общему благу: мне не придется публично демонстрировать свое расхождение во взглядах с уважаемыми всеми вождями.

Но они не поддержали моего желания. О нем как-то узнал и Лала Харкишанлал.

– Это не годится, – сказал он. – Кроме того, это очень оскорбит пенджабцев.

Я советовался с Локаманьей, Дешбандху и мистером Джинной, но не мог найти выхода. Наконец я обратился к Малавия.

– Я не вижу возможности компромисса, – сказал я ему, – а если предложу свою резолюцию, то потребуется решать вопрос голосованием. Не представляю себе, каким образом здесь можно произвести подсчет голосов. Согласно установившейся традиции, на открытых сессиях Конгресса до сих пор голосование производилось простым поднятием рук и никакого различия между голосами гостей и голосами делегатов не делалось. Мы не сможем подсчитать голоса на таком многолюдном собрании.

Но Лала Харкишанлал пришел мне на выручку и взялся произвести необходимые приготовления.

– Мы не пустим гостей в пандал Конгресса в день голосования, – сказал он. – Что касается подсчета голосов, то это я беру на себя. Но вы не можете не присутствовать на Конгрессе.

Я сдался. С сильно бьющимся сердцем я сформулировал перед присутствовавшими свою резолюцию. Пандит Малавияджи и мистер Джинна должны были поддержать ее. Я мог заметить, что, хотя расхождения во мнениях не имели острого характера и в наших речах не было ничего, кроме холодных рассуждений, собравшимся не нравился сам факт разногласий. Они желали полного единогласия.

Даже во время речей делались попытки уладить расхождения, и лидеры все время обменивались записками. Малавияджи приложил все старания, чтобы ликвидировать разделявшую нас пропасть, и вот тогда-то Джерамдас переслал мне свою поправку и просил в обычной для него любезной манере избавить делегатов от дилеммы при голосовании. Поправка понравилась мне. Я сказал Малавияджи, что поправка кажется мне приемлемой для обеих сторон. Локаманья, которому показали поправку, заявил:

– Если Дас одобрит ее, то я не возражаю.

Дешбандху наконец