Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

Какое влияние физические недостатки оказали на работу этих людей? Как эти люди поднялись над своим положением? Эта глава посвящена Джону Кигану, в детстве болевшему туберкулезом костей. В 2012 году, когда он умер, NBC объявила: “Он был лучшим военным историком своей эпохи”. Однако его роль крупнее: после него военную историю стали писать иначе.

Джон Киган родился в мае 1934 года – один из четырех детей просвещенных, но испытывающих денежные затруднения родителей-католиков. И мать, и отец, Фрэнк и Эйлин, были ирландцами. Отец Джона сначала был учителем физкультуры (и играл в регби за London Irish, одну из лучших команд столицы, и боксировал за армию), а затем школьным инспектором в Стритхэме. Этот район на юге Лондона, один из самых густонаселенных, с началом войны считался вероятной целью авиаударов. Школьников отсюда в числе первых эвакуировали в сельскую местность, и еще до конца 1939 года Киганы (ввосьмером, с дедом Джона по материнской линии и няней) оказались в сельском Сомерсете, на юго-западе Англии. Фрэнк Киган стал исполнять обязанности и офицера-квартирьера, поэтому в его распоряжении как “ценному сотруднику” оставили машину. Старший сын часто сопровождал его в поездках – не всегда простых, поскольку перед вероятным вторжением немцев все указатели с деревенских дорог пропали.

Открытие “тайного мира” английской глубинки принесло Джону почти безмерное счастье[952]. Ни одна бомба не упала ближе 30 миль [48 километров] от его дома. “Как будто войны вовсе не было”, – вспоминал он в “Шести армиях в Нормандии”. Но конфликт все равно занимал большое место в его воображении. Он играл “бленхеймами” и “харрикейнами” фирмы Dinky Toys, читал и перечитывал брошюры Министерства информации о мобилизации, вырезки о военных вопросах из Picture Post и сверялся с устаревшим справочником о флоте Jane’s Fighting Ships. Он наизусть знал характеристики и самых ранних моделей вооружения английской армии.

Фрэнк Киган был увлеченным рисовальщиком. Еще он собирал сигаретные карточки. Любимой его серией были полки английской армии (особенно много он знал о Ватерлоо и рано привил Джону интерес к этому сражению[953]). Он изучал историю каждого полка и срисовывал (пастелью и акварельными красками, но не масляными) свои сокровища. Старший сын Фрэнка Кигана на всю жизнь приобрел интерес к английскому мундиру.

Джона определили в Кингс Колледж (Тонтон, Сомерсет). Учеба была необременительной и приятной. Потом, в конце 1943 года, в Англию неожиданно явилась Америка. Джи-ай из будущего нормандского десанта нагрянули в сомерсетскую глушь со жвачкой Spearmint, шоколадом Hershey и рафинадом Jack Frost, которые они беззаботно и щедро раздавали со своих джипов. Впечатление производила, конечно, и их техника: сверкающие полноприводные монстры, бульдозеры (прежде в Англии неизвестные), плавающие грузовики и гигантские транспортеры. “Я впервые увидел такой метод ведения войны, какой и вообразить не мог”, – вспоминал Киган[954]. Так зародилась его страсть ко всему американскому.

Через полгода первая партия героев поднялась в воздух (Киган вспоминал “шум”). “Сотни авиадвигателей прямо над головой. Этот скрежет вдавливал в землю. Я понимал, что творится нечто необычайное”[955]. Еще год спустя Западная Европа была освобождена. Семья возвратилась в изрытый воронками южный Лондон, приобрела дом с пятью спальнями напротив станции Стритхэм-Коммон. Около 1946 года у Джона стало болеть правое бедро. Врачи диагностировали туберкулез костей, потенциально смертельно опасный, и Джона отправили в детскую больницу в Суррее. Там он провел несколько месяцев (причем холодную зиму 1947 года – в палате под открытым небом, где под железными койками лежал снег)[956]. Вечером медсестры опускали полотняные пологи, плескавшие, хлопавшие и бухавшие на сквозняке, “как паруса военного корабля”). “В разгар лета я начал пахнуть. Даже я сам это заметил”. В итоге его перевели в филиал больницы Св. Фомы в центральном Лондоне, в палату для взрослых мужчин. Сын Кигана Мэттью рассказывал:

Сначала он был прикован к постели в палате под открытым небом, даже в течение одной из самых суровых за много десятилетий зим. Затем, на втором году лечения, в жаркие летние месяцы его от плеч до бедер заковали в гипсовый корсет. “Я провел много недель в каком‐то оцепенении”, – позднее писал Киган. Выносить скованность было не менее трудно, чем накладывать гипс. “Виселица”, как прозвали железную раму, применяли для того, чтобы ребенок не доставал до ее верхней части и чтобы ноги едва касались металлической пластины в центре. Пациента поворачивали по мере наложения вымоченных в гипсе бинтов[957].

Джону позволили навестить на Рождество дом, но ему пришлось лежать пластом, в гипсе, в столовой на импровизированной кровати из снятой с петель тяжелой деревянной двери. После девяти лет лечения Джон навсегда покинул больницу с бедром, обездвиженным пересадкой кости. Случившееся не только переменило тело Кигана (одна нога оказалась короче другой, а к зрелости начал искривляться позвоночник – да так, что позднее он согнулся почти пополам). Он пережил и умственное преображение. Персонал больницы сообразил, что на его попечении оказался не по годам развитой юноша, и посетители тоже стали помогать умному подростку. Больничный священник помогал ему с латинским и греческим, а учительница (сама жертва полиомиелита) – с французским, и Киган добился заметных успехов. Он не только продолжал читать как одержимый (в числе прочего – все романы Томаса Гарди). Братья Кигана по несчастью (многие из них были кокни из беднейших районов южного Лондона) преподали ему другой – пожалуй, уникальный – урок. Вероятно, ради “Джонни” они неустанно веселились и презирали все, кроме опоры на собственные силы. По Кигану, они демонстрировали “порядочность, внутреннее достоинство и почти безрассудное нежелание признать тот факт, что они больны”. Рядом с ними Киган провел два года. Многие воевали и могли рассказать, каково в гуще битвы простому солдату. Кигану, прикованному к больничной койке, Вторая мировая дала братьев и запас военного опыта, сказавшегося на его отношении к войне.

Кроме того, война спасла Кигана. В XX веке бактерия, преследующая нас более 5000 лет (болезнь в разное время называли чахоткой, фтизисом, “романтической болезнью”, золотухой, скрофулезом, королевским злом, болезнью Потта, “белой чумой”, mal du siècle; теперь она известна как туберкулез) погубила до 100 миллионов человек. В период войны в ходе борьбы с инфекциями, от которых страдали раненые, группа ученых из Ратгерского университета (штат Нью-Джерси) выделила действенный антибиотик стрептомицин. Двадцатого ноября 1944 года его дали пациенту