Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

Стиль Кигана несравненен. Вот что он рассказывает об атмосфере на борту деревянного корабля при Трафальгаре (1805; это последнее большое сражение таких судов, а также самое кровавое и самое роковое): “Запах… горячей смолы и дегтя, сочащихся из трещин в древесине… канатов из пеньки, сладкий запах красок на растительном масле”, и элементы корпуса, “двигаясь вместе и разрозненно, звучали и сливались в симфонию, иногда какофонию скрипов, стонов, визгов, всхлипов, гудения и дребезжания”. Временами Киган бывал противоречив: он оправдывал войну во Вьетнаме (но не способ ее ведения), одобрил бомбардировки Югославии и поддержал вторжение в Ирак с целью свержения Саддама Хусейна. Среди друзей Кигана был склочный министр обороны США Дональд Рамсфелд. Как бы то ни было, его соображения по поводу Войны в Персидском заливе многие считали самыми авторитетными в английской журналистике.

Если говорить о более отдаленном прошлом, то Киган считал, что Первая мировая война была “ненужной… загадочной”, а в “Истории войны” с нескрываемой враждебностью отозвался о Карле фон Клаузевице (1780–1831), который, как известно, назвал войну “продолжением политики иными средствами”. С точки зрения Кигана, война есть “стержень истории человечества”, однако это не “естественное” занятие, а теперь она стала еще менее вероятной. Годы, проведенные в Сандхерсте, и сочувствие к военным в книгах Кигана поставили его в особое положение. “Солдаты относились ко мне как к доверенному лицу, – делился Киган. – Они рассказывали мне такое, о чем не говорили другим… о нарушении правил ведения войны, о стрельбе по людям, в которых стрелять нельзя”.

Но постоянное изучение конфликтов не проходит даром. В одной из книг Киган рассказал о “военном историке, который, рассказывая о провале той или иной храброй атаки, впадает в ужасную апатию, и клавиши его пишущей машинки все медленнее и медленнее вколачивают в бумагу буквы и гонят строки – подобно эшелонам батальона Китченера, не сумевшего выполнить задачу, – к низу страницы”[972]. Когда мой друг Алан Джадд спросил у Кигана, почему он скомкал финал книги о Первой мировой войне (всего полсотни страниц уделено заключительным этапам конфликта на Востоке, грандиозному Весеннему наступлению немцев в 1918 году и контрнаступлению союзников, которое положило конец войне), тот признался, что считал потери ужасающими и хотел как можно быстрее закончить работу[973].

Киган сравнивал свой ум с компостной кучей, из которой он извлекал вызревшие идеи, но некоторыми он так и не воспользовался. Из-за совмещения занятий журналиста и писателя он привык работать слишком быстро, и к завершению карьеры его книги были на грани халтуры[974]. Все его друзья – сами крупные военные историки – Энтони Бивор (учившийся у него в Сандхерсте), Макс Гастингс (который в 2000 году воспользовался своими связями в Министерстве обороны, чтобы добыть для Кигана рыцарское звание “за достижения в военной истории”) и Майкл Говард – все они говорили мне, как мало оригинальных исследований он проводил. “Все эти книги достойны того, чтобы их читали, в них есть и интересное, и оригинальное, – подытожил Говард. – Жаль, он так и не получил место в университете. Это дало бы ему больше времени и возможности размышлять”[975].

Имелся первоисточник, к которому Киган обращался снова и снова, – опыт пребывания в больнице с простыми пехотинцами. Когда в 1993 году вышла “Битва за историю”, Брайан Бонд, профессор военной истории лондонского Королевского колледжа, отметил, что у Кигана “воины вызывали восхищение”[976]. Конечно, в глазах Кигана солдаты не были похожи на других людей (снова цитируя Л. П. Хартли, “жизнь была способом проверить мужчину, пробудить отвагу, инициативность, находчивость. И, думаю, я жаждал этой проверки”). Киган – “искренний английский романтик”[977], поклонник Киплинга, который предпочел бы взять на необитаемый остров “Тридцать девять ступеней” Джона Бакена, – даже признал “притягательность, которую жизнь воина имеет для мужского воображения”. (Киган устроил своего сына Мэттью – напрасно, как выяснилось, – в Ирландский гвардейский полк.) Майкл Говард считал, что у Кигана имелось нравственное чувство, с которым он подходил к своему предмету: “Война была важна для него. Она ужасно много для него значила”. Такое же значение имело глубоко повлиявшее на его подход католичество. По мнению Говарда, “это придавало его работам несомненное величие, отсутствовавшее и у лучших его соперников… Джон был хорошим человеком. Возможно, это помешало ему стать великим историком – или сделало его таковым”.

Поток заказов не иссякал. Кроме книг (“Иракская война”, “Атлас Первой мировой войны”), Киган охотно брался за многочисленные статьи и лекции в Великобритании и США. В 1995 году его (вместе с пятью историками-американцами) пригласили в Белый дом, чтобы помочь Биллу Клинтону подготовиться к выступлению по случаю пятидесятой годовщины Дня Победы (Киган противоестественно гордился этим поручением), а в 1998 году предложили прочитать юбилейный (по случаю пятидесятой годовщины) курс Ритовских лекций. В последний раз он подписал контракт на сочинение двухтомника: первый том посвящен военной разведке, второй – Гражданской войне в США, изучением которой он занимался со студенческих времен. Первый том (“Разведка на войне. От Наполеона до «Аль-Каиды»”) вышел в 2003 году, а во время подготовки второго Киган перенес операцию на колене. В пальцах правой ноги началась гангрена. К тому моменту, когда был поставлен верный диагноз, его положение стало критическим, и правую ногу выше колена пришлось ампутировать. Несколько месяцев он провел в больнице. После этого Киган вернулся к работе, хотя и сидел за письменным столом в инвалидном кресле. Увы, объем готовой рукописи оказался недостаточен, и ему пришлось дописывать текст. Это было трудное для Кигана время, и обычно сдержанный Энтони Шил счел доработку книги “поступком огромного мужества, дисциплины и твердости”[978]. “Американская Гражданская война” вышла в 2009 году.

Через месяц после переделки рукописи у Кигана случился инсульт. Прогноз был настолько неутешителен, что врачи прекратили кормить его и занялись тем, чтобы последние часы жизни пациент провел с удобством. Жена Кигана пригласила священника, он трижды соборовал больного, но тот пошел на поправку. Когда я в последний раз (в марте 2011 года) видел Кигана дома, в уилтширской деревушке у границы Сомерсета и Дорсета, он планировал написать книгу о событиях Второй мировой войны в Италии. Кигану, как и его знакомцам из больницы, была совершенно чужда жалость к себе.

Второго августа 2012 года, проведя почти три года прикованным к постели, семидесятивосьмилетний Джон Киган умер от естественных причин. Войны выигрывают не только на поле боя.

Глава 18

“Ее-история”: от Бань Чжао до Мэри Бирд