Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

Роптала боярская дума, не восстановленная в своих полномочиях; бывшая опричная знать, недовольная отменой привилегий, негодовала на царя не меньше земской. Штаден, покинувший Россию около 1576 года, писал, что к царю «не чувствуют расположения ни духовные, ни миряне» и что «его собственные русские немедленно окажут поддержку» чужеземному монарху, который вознамерится лишить Грозного престола. Лишенный всего опричник со злости сильно преувеличил размеры недовольства; но не подлежит сомнению, что под его словами могли подписаться многие из его бывших собратий.

Иван почуял угрозу со стороны своего окружения и принял свои обычные меры. Прологом к разгрому «дворовой» думы стала казнь Елисея Бомелия (1575). Царскому астрологу не нужно было гороскопа, чтобы заметить, что над «двором» сгущаются тучи. Будучи человеком неглупым, он предпочел исчезнуть. Но ему не повезло. Какое- то время спустя в Пскове был задержан подозрительный иностранец, кафтан которого оказался нашпигован зашитым под подкладку золотом; при нем нашли два письма — не то зашифрованных, не то просто написанных на латинском и греческом языках. В Москве немчина опознали: это был Бомелий, переодевшийся слугой и отрастивший бороду; как всякий предсказатель, он проявил вопиющую неосведомленность относительно своей собственной судьбы.

Письма, обнаруженные у лейб-медика, каким-то образом бросили тень на Новгородского архиепископа Леонида. Владыку объявили сообщником Бомелия — они будто бы сносились шифрованными письмами с королями Швеции и Польши и пересылали им деньги (Горсей, хорошо осведомленный в деле Бомелия, передает, что последний в самом деле переправил много золота к себе на родину, в Вестфалию). Леонида, кроме того, обвинили в колдовстве и мужеложстве. На архиепископском дворе действительно жили какие-то «ведуньи» и «волхвы»: они были четвертованы и сожжены еще до конца следствия. Возможно, Бомелий приохотил Леонида к астрологии и гаданию о будущем. Подобные занятия, предосудительные и для мирян, были совершенно недопустимы для священнослужителя. Что касается обвинения в содомском грехе, то проверить его, разумеется, нельзя. Заметим только, что содомия была широко распространена в русском обществе того времени. Записки иностранцев свидетельствуют, что этому занятию предавались вполне открыто, — например, в кабаках, прямо на лавках. Имеются сведения о причастности к содомии и отдельных священнослужителей. Митрополит Макарий неоднократно выступал с речами и посланиями против этой пагубной приверженности своей паствы.

Леонида и Бомелия подвергли пыткам. «Епископ все признал под пыткой, — пишет Горсей, — Бомелий все отрицал, надеясь, что что-то переменится к лучшему с помощью некоторых его доброжелателей, фаворитов царя, посланных посетить царевича Ивана, занятого пыткой Бомелия». Архиепископа осудили, не дожидаясь, пока развяжется язык у лейб-медика. Псковский летописец, по слухам, записал, что царь приказал зашить Леонида в медвежью шкуру и затравил собаками. Более достоверны сведения Горсея: «Его заключили пожизненно в тюрьму, он жил в темнице на хлебе и воде с железами на шее и ногах; занимался писанием картин и образов, изготовлением гребней и седел». Он умер в том же 1575 году, 20 октября.

Заступничество бояр не помогло Бомелию. Ужасные пытки продолжались. «Его руки и ноги были вывернуты из суставов, — говорит Горсей, — спина и тело изрезаны проволочным кнутом; он признался во многом таком, чего не было написано (в перехваченных письмах. — С. Ц.) и чего нельзя было пожелать, чтобы узнал царь». Иван приказал зажарить Бомелия в застенке. Горсей, на которого конец Бомелия произвел неизгладимое впечатление, сообщает следующее: «Его сняли с дыбы и привязали к деревянному шесту или вертелу, выпустили из него кровь и подожгли; его жарили до тех пор, пока в нем, казалось, не осталось никаких признаков жизни, затем бросили в сани и провезли через Кремль. Я находился среди многих, прибежавших взглянуть на него, он открыл глаза, произнося имя Бога; затем его бросили в темницу, где он и умер… Искусный математик, он был порочным человеком, виновником многих несчастий. Большинство бояр было радо его падению, так как он знал о них слишком много».

Показания Леонида и Бомелия открыли наличие столь широко разлитого недовольства среди сановников «двора», что встревоженный Иван увидел спасение только в чрезвычайных мерах.

***

В 1575 году, «в осень, — говорится в Разрядных книгах, — посадил государь царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси на великое княжение на Москве великого князя Симеона Бекбулатовича…».

Симеон Бекбулатович был не кто иной, как крещеный касимовский хан («царь») Саин-Булат. После смерти царицы Марии Темркжовны и казни князя Михаила Черкасского касимовский клан вернул себе первенствующее положение среди татарских группировок при дворе: казанский царевич Кайбулла стал «царем» Юрьева, астраханский хан Дербыш — Звенигорода. Высокое положение главы клана, касимовского «царя» Симеона Бекбулатовича, было закреплено его женитьбой на дочери старейшего русского боярина князя Ивана Мстиславского. Но конечно, великое московское княжение не снилось ему и в самых сладких снах…

Случилось непонятное, неслыханное. Царь всея Руси Иван Васильевич нарек себя просто московским князем и в челобитной к Симеону Бекбулатовичу униженно попросил пожаловать его особым «уделом». В беседе с английским послом Дэниелом Сильвестром в январе 1576 года Грозный сказал, что сохранил за собой «семь венцов», то есть земель, входивших в официальный титул московского государя, — княжества Московское, Псковское, Ростовское, города Старицу, Дмитров, Ржев и Зубцов. Остальные «венцы» Русского царства остались болтаться на бритой башке «великого князя всея Руси» Симеона Бекбулатовича. Вместе с тем, заняв царский трон, Симеон не получил царского титула. Тому же английскому послу Грозный объяснил дело так: что хотя он и возвел Симеона на трон «и тем обязал себя и других, однако же это дело еще не окончательное, и мы не настолько отказались от царства, чтобы нам нельзя было, когда будет угодно вновь принять сан и еще поступим… как Бог нас наставит, потому что он (Симеон. — С. Ц.) еще не утвержден обрядом венчания и назначен не по народному избранию, но лишь по нашему соизволению». В официальном сообщении английскому двору о «поставлении» Симеона Иван также подчеркнул отсутствие у «великого князя всея Руси» каких бы то ни было законных прав на престол, заявив, что передал власть «в руки чужеродца, нисколько не родственного ни нам, ни нашей земле, ни нашему престолу».

Действительно, у Симеона Бекбулатовича не было ничего, кроме внешних знаков власти. Несмотря на сложение с себя царского сана, Иван продолжал фактически управлять всеми делами государства; при приеме иностранных послов он держал себя так, как будто никакого другого «великого князя всея Руси» и не существовало. При всем том он с каким-то болезненным упоением ломал перед всеми комедию своего отречения — ездил в Кремль на поклон к «великому князю» в простых санях («в оглоблях»), на приеме сидел далеко от царского места, «как и бояре», и писал