Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

и изготовления чучел – в каком-то смысле здесь также включается логика «неразличения» живого и неживого, о которой Джулия Лонг говорит применительно к сентиментальной и модной таксидермии (Лонг 2011), – более того, чучело птицы оказывается ценнее, чем та же птица живая, но не описанная[283].

В России охота была тесно связана с краеведением: изучением богатств родного края, его документацией, в том числе в форме орнитологических коллекций. Аспект национального достояния и связанного с ним патриотического чувства явственно проступает в цитируемом далее введении к пособию по набивке чучел и собиранию орнитологических коллекций начала XX века: «Отечество наше, не говоря уже об окраинах, так мало исследовано, так случайны и отрывочны наблюдения, что для составления полного списка птиц, населяющих его, описания их жизни и повадок, для точного установления границ распространения известного вида, нужны соединенные силы специалистов орнитологов и любителей-охотников. Сколько интересного пропадает, благодаря неумению большинства охотников препарировать, какую пользу принесет любитель собиранием орнитологических коллекций, наблюдениями и отсылкой имеющегося материала специалистам для определения, систематизации и опубликования» (Павлов 1909: 5). Другое руководство того же времени – «Полная школа таксидермии» – также перебрасывает своеобразный мостик между сообществами «специалистов-орнитологов» (в качестве составителя значится «зоолог А. А. Головин») и «любителей-охотников» (издание было опубликовано в серии «Книга для охотника»), популяризируя знания, произведенные и применяемые в научном контексте. Однако приводимая в ней мотивация к занятиям таксидермией уже не патриотического, а чисто коммерческого свойства: «Хорошо составленная коллекция ценится очень дорого, и тем дороже, чем естественнее позы чучел. Поэтому автором обращено особенное внимание как на техническую сторону этого дела, так и на то, чтобы позы и положения чучел были вполне естественны и соответствовали бы тому положению, которое свойственно этим животным или птицам при жизни» (Головин 1902: iii). Здесь ясно виден приоритет, отдаваемый требованию естественности, которое объединяет в себе критерии научной достоверности (знание анатомического строения животного, механики его движения, повадок) и эстетической привлекательности, о чем подробно будет сказано далее.

В целях воссоздания жизнеподобия использовались различные техники. Сначала все части тела животного следовало тщательно измерить: «необходимо точно определить расстояние между черепом и туловищем, так чтобы фигура чучела совершенно походила на туловище зверя» (Там же: 14–15); «Прежде всего измеряют ниткой длину шеи с выгнутого туловища и отмечают две трети ее. Обращаем особенное внимание на последнее указание, так как при неисполнении его шея птицы получает уродливую форму» (Рудевич 1903: 8). Детальное изучение тела животного предполагало фиксацию не только размеров отдельных частей, но и их взаимного расположения, которое впоследствии должен был корректно воссоздать чучельник: «Придавая естественную позу, обращают особенное внимание на положение ног, крыльев и шеи» (Головин 1902: 29). Были разработаны особые приемы, позволяющие сохранить целостность шкурки при препарировании: «Вместо того, чтобы вырезывать часть черепа, можно также расколоть его ножом вдоль, на две половины, и затем, раздвинув их, вынуть мозг. Такой прием нисколько не портит форму головы» (Рудевич 1903: 6), – а также избежать деформаций при набивке: «Вставляя туловище в шкуру, не следует натягивать ее за крылья, иначе после набивки крылья всегда будут удалены от своего естественного положения, а перья в плечевых суставах будут торчать во все стороны»; «Чтобы придать ушам нормальное положение, их во время сушки прикалывают полосками бумаги или же просто булавками»; «Чтобы к туловищу лучше прилегали крылья, их прикалывают булавками, чтобы перья при высыхании шкуры не взъерошивались, на время сушки чучело обматывают нитками, но как можно слабее, чтобы на перьях не оставить следа» (Головин 1902: 28, 22, 29). Можно заметить, что особое внимание уделяется не только форме и соотношению частей тела птицы, но и расположению перьев, анатомическая достоверность которого задавалась на этапе набивки чучела и закреплялась при последующей обработке. Готовые чучела животных следовало расчесать, чтобы мех выглядел красиво и «естественно»: «Затем чучело совершенно приводится в порядок и при помощи гребенки и щетки шерсть расчесывают и дают ей правильное направление» (Там же: 14). Таким образом, тело животного становится основой для инсценировки на тему «живой природы», где важны не только позы и мизансцена, но и искусство «парикмахера» и «гримера».

Особую роль в создании впечатления естественности играли глаза, поэтому подготовиться к их воссозданию необходимо было заблаговременно: «Перед началом препаровки птицы, следует записать цвет радужной оболочки глаз ее, чтобы впоследствии, при вставлении искусственных глаз, иметь возможность окрасить их в натуральный цвет» (Рудевич 1903: 7). Как видно из данной цитаты, искусственные глаза не просто подбирались по цвету и размеру, но и могли разрисовываться красками. В целом «живописные» техники использовались в таксидермии достаточно широко для «исправления» модели и придания жизнеподобия: «Ноги, восковица, окружность глаз и мясистые наросты на голове при высыхании теряют свой цвет, поэтому их окрашивают водяными красками. Если чучело сделано с открытым ртом, то из воска делается искусственный язык и тоже окрашивается, и покрывается масляным, бесцветным лаком. Перья от влияния солнечных лучей теряют свой естественный цвет, почему чучела следует хранить в тени» (Головин 1902: 30–31). В этой цитате речь идет об обращении таксидермиста не только к живописи, но и к скульптуре: «вылепливается» поза, положение тела (в данном случае – открытый рот птицы, очевидным образом призванный придать чучелу большую выразительность), а также изготавливаются дополнительные элементы – воспроизводятся утраченные мягкие ткани животного, воссоздаются поврежденные части: «Ноги и клюв, попорченные дробинками, исправляют воском». На рубеже XIX–XX веков изготовление скульптурной модели стало обязательным этапом в работе над чучелом животного в крупнейших музеях естественной истории, прежде всего в Германии и США (Shufeldt 1917).

Художественные образцы нередко называются в числе основных источников знаний об облике животных в живой природе и эксплицитно выступают объектом подражания для таксидермистов: «Чтобы придать красивую, естественную позу, обращают, главным образом, внимание на мускулатуру, для этого необходимо иметь хорошие рисунки, копировать с живых экземпляров, или же изучить анатомию животных» (Головин 1902: 22). Графические репрезентации неотделимы здесь от анатомического знания, визуализацией которого они являются. Таким образом, «естественность» оказывается не просто культурной конструкцией, но вполне конкретным набором художественных конвенций, воспроизводимых в таксидермической практике. Как пишет составитель одного из пособий по таксидермии, «быстрота и чистота работы достигается путем практики. Придание же натуральной позы и жизненности требует еще, кроме этого, художественного вкуса и знания привычек. Не дурно руководиться хорошими рисунками»[284] (Павлов 1909: 5–6). В одном из руководств наилучшими в этом плане называются иллюстрации к «Жизни животных» Брема (Федоров 1913: 24).

В позднейших пособиях значение подобных образцов приуменьшается – они описываются как неполноценная замена непосредственных наблюдений за живой