Ребята, нас обманули! (Жизнь в рассказах) - Светлана Юрьевна Бойм

проталкивания всё увеличивается. Уже лезут трое, пятеро, шестеро одновременно. Теперь это не зависит от индивидуальной воли каждого, действует особая сила, воля толпы, совокупность ускорений, толчков, ударов локтей. Еще совсем чуть-чуть: «Эй там, проходите в вагон», «Не давите на меня», «Уберите ваш зонтик». Небольшое усилие, и приговор вынесен: дверь трамвая со скрипом закрывается. Последней втиснули девушку в сползшей вязаной шапке, с выбившимися из-под нее темными волосами.

Это я. Я влезла в трамвай. Пробираюсь глубже в вагон, забиваюсь в угол у кассы. Трамвай принимает меня в свой коллектив, и я сразу же вступаю в определенную систему взаимоотношений со счастливыми его членами.

Я стою у кассы, и, естественно, мне отводится почетная роль: опускать деньги и отрывать билеты. Это особый ритуал: «Будьте любезны…», «Передайте, пожалуйста…», «Будьте добры, два билета…» (удивительная вежливость! Минуту назад мы толкали друг друга локтями). «У меня только 10 копеек… Два билета… Спасибо, сдачи не надо».

Я улыбаюсь. Я тоже вежлива. Но только я не плачу. Кому платить? За что? Правда, на всякий случай сжимаю в кармане заветные три копейки, чтоб успеть, если что. Стоящие рядом со мной люди словно читают мои мысли: смотрят подозрительно, недружелюбно. Это пугает меня, и я проталкиваюсь подальше от кассы, пробираюсь к холодной железной ручке сиденья.

У членов трамвая свои права и обязанности и, конечно, свои вольности. Здесь, как в Гайд-парке, позволено говорить о многом. Теснота придает близость: все разговоры слышны, доступны и ни к чему не обязывают.

Сначала говорят о том, чего нет. Две женщины с набитыми сумками:

– Здрасьте. Ну, вы достали?

– Вы знаете, после вас еще два часа стояла, передо мной кончилось.

– Не везет. Надо к восьми утра в универсам ехать.

– Вчера за сыром стояла. Чтоб сыра не было! А раньше ветчина, буженина.

– Не говорите! У меня сестра из Тулы приехала. Масла по 200 г на человека выдают!

– Весь мир кормим. А тут еще Олимпиада!

– Ну, с Олимпиадой наши молодцы! Я попала на закрытие. Красота! Так все организовано отлично!

– Мы у соседей по цветному смотрели. Наши всем рот заткнули!

С другой стороны оживленно беседуют полный мужчина в лисьей шапке и женщина лет сорока с правильными чертами лица – о том, что есть:

Она: Просто люди стали жить хорошо: у всех квартиры, ковры, цветные телевизоры. Все сыты.

Он скептически: Денег у людей много. Никто на зарплату не живет. Возьмите продавцов, официантов, да и других…

– Не говорите, это единицы.

Полный мужичок смело вступает в разговор:

– Воруют все кругом! Не ясно, что ли?! Воруют!

Пьяный человек, как средневековый шут, может говорить то, что думает. Его простят, он все равно безвреден.

Я молчу, улыбаюсь, смотрю по сторонам. Трамвайные беседы всегда прерываются неожиданно и на самом интересном месте. Здесь любят разнообразие. Вот уже через минуту все внимание и энтузиазм переключаются на молодую девушку, которая кому-то не уступила место. Возгласы негодования, шиканье, осуждение. Я пробираюсь к выходу, меня подталкивают со всех сторон, словно прощаясь, ударяют локтем в бок, в спину, в живот.

Остановка. Люди, как горошины из банки, вылетают из трамвая. Минуту назад мы все составляли его содержимое, это как-то объединяло нас. Еще минута, и мы расползаемся в одиночку по темным, мокрым улицам. Я мысленно продолжаю разговор!

– Да, нет мяса. Да, воруют. Да, ковры, но…

Но я не могу позволить себе трамвайной искренности, я в особом положении.

Ускоряю шаг. Мне страшно идти одной по темной улице. С обеих сторон выстроились огромные белые прямоугольники домов. Я прохожу мимо них, как сквозь строй солдат. Они сверлят меня своими симметричными четырехугольными глазами окон. В окнах свет. Сотни стандартных маленьких квартирок-клетушек, в которых самые разные люди смотрят по телевизору (цветному или черно-белому) один и тот же художественный фильм. А на голубом экране храбрые чекисты, преодолев все трудности, раскрывают опасный заговор вредителей и врагов народа.

Я живу в старом доме. Прохожу через узкий двор-колодец, поднимаюсь к себе на четвертый этаж. Радио оглушает меня.

«Вся эта пропагандистская трескотня о том, что военной разрядке мешают некие нарушения Советским Союзом Заключительного акта Общеевропейского совеща…» Я делаю потише. Ничего, это бабушка включила так громко: после новостей будут передавать погоду, а она даже не знает, сколько сегодня градусов.

Все уже дома. Мама в коридоре говорит по телефону.

– Да, приходите обязательно. Аллочка только что вернулась.

– В институте? Все нормально. Сдает зачеты.

– Да, через год кончает.

– Спасибо, передам.

Это, конечно, обо мне. Только я уже давно не учусь в институте и ничего не сдаю. Мне пришлось уйти, когда мы с мужем подавали документы на выезд, но мама не хочет говорить об этом и постоянно сочиняет истории о моих экзаменах и курсовых работах.

У нас дома все телефонные разговоры слышны. Каждый, проходя по коридору, считает своим долгом что-то прокомментировать и вставить. Папа, включая пластинку «Диксон: “Тексты и диалоги”», высовывается из-за двери и говорит на русско-английском языке: «When you f nish your talk?»

Мне грустно, ничего делать не хочется, я кричу из своей комнаты: «When do you f nish your talk?»

Захожу к папе.

– Yes? – спрашивает он.

– Папочка, do you f nish, это вопрос!

– Ну, do you f nish, какая разница! Ты с нами совсем не занимаешься.

– Буду, буду, – говорю я. (Мой муж уехал на два дня, и я обещала провести их с родителями.) Беру учебник Бонк, первую часть. Папа читает рассказ о трогательной встрече Mr. Smith’а и comrade Petrov. «Mr. Smith is a great friend of the Soviet Union, comrade Petrov would like to show him Lenin’s Mausoleum on the Red Square». Мистер Смит «is very happy», мистеру Смиту очень нравится Москва с ее просторными площадями и новыми кварталами. Особенно восхищает его Gorky street, которая «af er the Great October Socialist Revolution» превратилась из узкой улочки в центральную магистраль города.

Я начинаю задавать вопросы к тексту:

– Who is mister Smith?

– He is an Englishman. He is a friend of our country.

– Who is comrade Petrov?

– He is a КГБ agent.

Мы с папой дружно смеемся. На смех появляется мама. Она тоже говорит по-английски и не хочет ничего упустить. «Майн дохтер speak English only with father». (Мама в школе учила немецкий и любит иногда блеснуть знанием обоих языков.) Раньше моим родителям английский казался кошмаром: непонятно, зачем нужно ломать язык, просовывать его куда-то между зубов, произносить нелепые звуки; почему нельзя говорить просто, как по-русски?

Теперь они привыкли, глупых