Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

Предстояло еще многое сделать. В конце 1960‐х годов большое влияние приобрело движение за права женщин. В начале 1970 года[1027] в андерграундной газете Rat появился неологизм herstory [“ее-история”]. Его подхватили ориентированные на женщин издательства (в том числе Virago), появились соответствующие футболки и значки, термин стали признавать в научной среде[1028]. Но в тот первый период, отмеченный радикализмом, слишком много женщин-историков грешило скучной политической риторикой.

Пока шла революция, Барбара Такман (1912–1989) – один из виднейших историков XX века – строила карьеру. “Таким величественным и грандиозным было зрелище в то майское утро 1910 года, – начинаются ее «Августовские пушки», – когда девять монархов ехали в траурном кортеже на похоронах короля Англии Эдуарда VII, что по притихшей в ожидании и одетой в траур толпе прокатился гул восхищения”[1029]. Такман не боялась писать о мужчинах, и ее не тревожило отношение историков к женщинам. В “Загадке XIV века” она прямо заявляет: “Всякая средневековая женщина, жизнь которой надлежащим образом описана, – нетипична”[1030].

Как и другие представительницы первой большой волны женщин-историков, Барбара Такман происходила из очень обеспеченной семьи. Когда вышла ее книга, журналисты называли Такман – пятидесятилетнюю домохозяйку, жену преуспевающего нью-йоркского врача и мать троих дочерей – отставшей. Это не вся правда. Барбара Такман – плод союза двух знаменитых нью-йоркских еврейских семей. Ее дед (Генри Моргентау-старший) во время Первой мировой войны, при президенте Вильсоне, служил послом в Османской империи, дядя (Генри Моргентау-младший) более десяти лет занимал пост министра финансов в правительстве Ф. Д. Рузвельта, а отец [Морис Вертгейм] – издатель, спортсмен и филантроп – учредил международный банк. Детство Барбары Такман прошло в краснокирпичном особняке в Верхнем Ист-Сайде, где гувернантка-француженка читала ей французскую классику, и в Коннектикуте, в загородном доме с флигелями и конюшнями. Роберт К. Мэсси, написавший предисловие к переизданному в 1994 году “Первому блицкригу” (“Августовским пушкам”), упоминает, что отец запрещал упоминать за столом о Франклине Д. Рузвельте. Однажды дочь (Барбара уже была подростком) ослушалась, и ей приказали выйти из комнаты. Сидя очень прямо, она ответила: “Я слишком взрослая для того, чтобы меня выгоняли из‐за стола”[1031]. Отец потерял дар речи. Барбара осталась.

Вскоре ее отправили в Радклиффский колледж (подразделение Гарварда для женщин) изучать историю и литературу. Выпускную церемонию она пропустила, поскольку предпочла сопровождать отца в Лондон на Мировую экономическую конференцию (он возглавлял делегацию США). 1934–1935 годы Барбара провела в Токио (и месяц в Китае), исполняя обязанности научного сотрудника в Институте тихоокеанских отношений, а после стала корреспондентом-стажером в прогрессивном еженедельнике Nation – его купил отец, чтобы спасти от закрытия. Когда в Испании началась Гражданская война, Барбаре было двадцать с небольшим лет. Она отправилась в Валенсию и Мадрид с редакционным заданием. Результатом поездки стала первая ее книга, вышедшая в 1938 году: “Провальная политика. Англия и Испания с 1700 года”.

Четырнадцатого июня 1940 года, в день, когда гитлеровцы заняли Париж, Барбара Такман вышла замуж за своего друга – врача, которого вот-вот должны были призвать на медицинскую службу в войсках (с которым она позже развелась и почти сразу же вышла замуж снова). Когда он сказал, что момент для создания семьи выбран неудачно, новобрачная возразила: “Если будем дожидаться улучшений, можем ждать вечно”. Девять месяцев спустя родилась первая из трех их дочерей. Почти все следующее десятилетие Такман занималась домом, попутно сочиняя две книги: “Библия и меч” (1956) – не имеющий по понятным причинам финала рассказ об отношениях Англии с Палестиной, евреями, арабами, турками (от сельджуков до османов), доведенный до основания Израиля, и “Телеграмма Циммермана” (1958) – о попытке в 1917 году немецкого министра иностранных дел втянуть Мексику в войну с США и так отвлечь Америку от вступления в европейский конфликт. Когда‐то преподаватель Радклиффского колледжа вернул Такман эссе с пометкой: “Слог посредственный”. Рукопись “Библии и меча” издатели отвергли тридцать раз, но Такман научилась писать со вкусом и мрачным юмором, и рецензенты обратили на это внимание.

“Первый блицкриг. Август 1914 года” (“Августовские пушки”, 1962; о закулисных политических интригах, приведших к Первой мировой войне) стали четвертой книгой Такман. “Первый блицкриг” прославил ее, обеспечив прочное положение в списках бестселлеров и первую Пулитцеровскую премию. Мэсси даже называет “Первый блицкриг” “одной из лучших исторических работ, написанных американцем в нашем [то есть в XX] веке”[1032]. В 1966 году вышел сборник эссе “Европа перед катастрофой. 1890–1914 годы” (“Над этой книгой мне понравилось работать больше всего… В самом деле, 1914 год стал моментом, когда часы возвестили о начале нашего века”), а книга “Стилуэлл и американский опыт в Китае, 1911–1945” (1971; биография генерала Джозефа У. Стилуэлла по прозвищу Уксусный Джо – упрямого офицера, во время Второй мировой войны игравшего важную роль в Китае) принесла еще одну Пулитцеровскую премию. За ними последовали: “Загадка XIV века” (1979), “Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама” (1984), собрание очерков о развитых странах, которые поступали удивительно нелепо, и “Первый салют. Взгляд на Американскую революцию” (1988). Вышли также небольшая книга о Китае (1972) и сборник исторических статей (1981).

Такман почти поселилась в библиотеках Америки и Европы: “Я была довольна, как корова, попавшая на клеверное поле, и не возражала, если меня запирали на ночь”. Некоторых историков-профессионалов возмущал ее успех, ведь она не получила степени выше бакалаврской, не защищала диссертацию и, даже приобретя репутацию, не преподавала в университете. Такман предпочитала литературность и описания, не отдавая приоритет поиску прежде неизвестных архивных источников. По словам критика, она была “историком для не-историков и делала прошлое интересным”[1033].

Сама Такман считала, что необязательность для нее понятных немногим требований академической строгости принесла ей свободу. В период публикации “Загадки XIV века” (менее чем за пять месяцев было продано более полумиллиона экземпляров) она защищала свой подход: “Ученые – большинство ученых-медиевистов – уже не рисуют картину общества в целом. Они сосредоточены на малых деталях – на монашестве, замках, ножах и вилках, да на чем угодно. И очень трудно найти хоть одну написанную в последние двадцать пять лет книгу, которая дает вам ощущение целого”[1034]. Такман не только справляется с этой задачей, но и приводит множество ярких портретных характеристик. В “Первом блицкриге” мы читаем об Альфреде фон Шлиффене, авторе германского плана войны: “Из двух типов прусских офицеров – с бычьей шеей и осиной талией – он принадлежал ко второму”. А вот Такман препарирует французского главнокомандующего Жоффра: