Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

class="a">[270] отношением индивида к некоторому объекту или, скорее, к определенному действию. Он желает снова и снова повторять это действие – касание, но одновременно страшится его. Антагонизм устремлений нельзя сгладить прямым путем, потому что они – только это мы и можем сказать – так локализованы в психике, что не могут соприкоснуться: запрет четко сознается, постоянное удовольствие от прикосновения бессознательно, сам человек о нем ничего не знает. Не будь этого обстоятельства, амбивалентность не сумела бы так долго сохраняться, не могла бы приводить к таким последствиям.

В клиническом случае мы придали решающее значение появлению запрета в очень раннем детстве; в дальнейшем развитии на этой возрастной ступени такая же роль выпадает на долю механизма вытеснения. Вследствие осуществления вытеснения, связанного с забыванием-амнезией, мотивация осознанного запрета остается неизвестной, и все попытки интеллектуально усомниться в нем будут терпеть неудачу, так как не находят опоры, за которую могли бы зацепиться. Запрет обязан своей силой – своим навязчивым характером – именно связи со своей бессознательной противоположностью, со скрытым, но непогасшим чувством удовольствия, то есть с внутренней необходимостью, которой не хватает осознанного понимания. Заразительность запрета и его способность передаваться отражают процесс, который происходит вместе с бессознательным удовольствием и особенно успешен в психических условиях бессознательного. Удовольствие от влечения постоянно сдвигается, чтобы избегнуть изоляции, в которой оно находится, и старается вместо запретного добыть суррогаты – замещающие объекты и действия. Поэтому-то запрет перемещается и распространяется на новые цели запретного побуждения. На каждую новую атаку вытесненного либидо запрет отвечает новыми строгостями. Взаимное торможение двух борющихся сил рождает потребность в выходе, в уменьшении господствующего в психике напряжения, в чем можно видеть мотивацию навязчивых действий. При неврозе последние определенно являются направленными на компромисс действиями, которые, с одной точки зрения, свидетельствуют о раскаянии, об усилиях искупить вину и т. п., а с другой – вместе с тем являются заменяющими действиями, компенсирующими запретное. Закон невротического заболевания заключается в том, что такие навязчивые действия все больше обслуживают влечение и становятся все ближе к первоначально запретному действию.

Теперь попробуем отнестись к табу так, словно оно той же природы, что и навязчивые запреты наших больных. При этом нам с самого начала ясно, что многие из наблюдаемых табуированных запретов – вторичные явления, образовавшиеся в результате сдвига и искажения, и мы должны быть довольны, если нам удастся прояснить самые первые и самые значительные запреты такого рода. Кроме того, ясно, что различия в ситуации дикаря и невротика предположительно весьма серьезны, что исключает их полное соответствие и препятствует перенесению признаков одного на другого, равного в данном случае его отображению.

Прежде всего мы сказали бы далее, что нет никакого смысла расспрашивать дикарей о подлинных мотивах их запретов и об их происхождении. Согласно нашему предположению, они не в состоянии ничего об этом сообщить, потому что такая мотивация у них «бессознательна». Мы же конструируем историю табу по образцу навязчивых запретов следующим образом. Табу представляют собой очень древние запреты, когда-то навязанные некоему поколению первобытных людей извне, то eсть насильственно внушенные ему, скорее всего, предыдущим поколением. Эти запреты касались действий, к которым существовала сильная склонность. Отныне запреты сохранялись от поколения к поколению, возможно просто благодаря традиции с помощью родительского и общественного авторитетов. Но вполне вероятно, что они «организовались» уже в более поздних общественных устройствах как часть унаследованного психического достояния. Кто смог бы ответить на вопрос, существуют ли подобные «врожденные» идеи и способствовали ли они закреплению табу сами по себе или во взаимодействии с воспитанием? Впрочем, из сохранения табу вытекает одно: первоначальное удовольствие от совершения чего-то запретного продолжает сохраняться у народов, придерживающихся табу. Стало быть, у них есть амбивалентная установка по отношению к тому, что запрещено им; бессознательно они охотнее всего хотели бы нарушить табу, но в то же время боятся этого – боятся именно потому, что им этого хотелось бы, а страх сильнее удовольствия. К тому же у каждого отдельного члена этого народа удовольствие, как и у невротика, бессознательно.

Самые старые и важные запреты табу составляют два основных закона тотемизма: не убивать тотемное животное и избегать полового общения с коллегой по тотему другого пола.

Стало быть, они должны представлять собой древнейшие и сильнейшие соблазны людей. Мы не способны это понять и, соответственно, не можем проверить наши предположения на этих примерах, пока нам совершенно неизвестен смысл и происхождение тотемистической системы. Но кому знакомы результаты психоаналитического исследования отдельного человека, тому уже буквальное содержание этих двух табу и их совпадение во времени напоминают о чем-то вполне определенном, что психоаналитики признают центральным пунктом комплекса инфантильных желаний, а затем объявляют ядром невроза[271].

Былое разнообразие форм табу, которое привело к сообщенным ранее попыткам их классификации, объединяется для нас следующим образом: основа табу – это запретное действие, к совершению которого существует сильная склонность в бессознательном.

Мы знаем, не понимая того, что всякий, совершивший запретное, нарушивший табу, сам становится табу. Но как же связать этот факт с другим, а именно что табу присуще не только лицам, совершившим запретное, но и лицам, находящимся в особых состояниях, самим этим состояниям и безликим вещам? Что же это за опасное свойство, остающееся одним и тем же при самых различных обстоятельствах? Только одно – способность разжечь амбивалентность человека и ввести его в искушение преступить запрет.

Человек, нарушивший табу, сам становится табу, потому что обладает опасной способностью искушать других последовать его примеру. Он будит зависть: почему ему дозволено запретное другим? То есть он действительно заразителен, поскольку любой пример подвигает на подражание, а поэтому необходимо избегать и самого человека.

Но ему и не надо преступать табу, чтобы самому оказаться навсегда или на время табу, потому что он находится в состоянии, возбуждающем запретные страсти у других, пробуждает в них амбивалентный конфликт. Большинство исключительных положений и состояний принадлежат к подобному роду и обладают этой опасной силой. Король или вождь будит зависть своими привилегиями, – пожалуй, каждый хотел бы стать королем. Мертвец, новорожденный, женщины при своих болезненных состояниях соблазняют своей особой беспомощностью, только что созревший в половом отношении индивид – новыми наслаждениями, которые он сулит. Поэтому все эти персоны и все эти состояния являются табу, поскольку нельзя поддаваться искушению.

Теперь-то мы понимаем, почему воздействия Маnа различных персон оттягивают энергию друг у друга и способны частично уменьшать одна другую. Табу короля чересчур сильно для его подданного, потому что социальное различие между ними слишком велико. Но, скажем, министр может стать между