Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

устраивать наш перевязочный пункт. Палатку для раненых и больных поставили под ореховым деревом. Под другим деревом поставили палатки для нас, а между палатками – стол, которым будем пользоваться для обедов и ужинов и мы, и больные. В нашей палатке стояли три койки и помещался склад продуктов и медикаментов. Всем этим заведывала сестра Феничка. Мясо нам дали в живом виде и, конечно, барашков.

Доктор Жуковский, видимо, не очень-то доверял женщине-врачу. Сегодня он пришел к нам и сказал, чтобы мы обращались к нему без стеснения, если что-нибудь нам не совсем понятно.

– Вы ведь люди штатские и многого не знаете, а у войны существуют свои законы и порядки…

Раненых всегда привозят к вечеру. К этому времени мы варим много супа, чтобы, прежде всего, накормить их. Палатка рассчитана на двадцать пять человек, но на всех часто не хватает. Тогда легко раненных мы кладем на землю, в тени дерева. Как-то рано утром принесли нам записку, что сегодня прибудет партия раненых, среди которых есть один офицер. Мы сейчас же потребовали транспорт и всех уже бывших у нас раненых отправили в тыл, чтобы освободить места для вновь прибывающих. К десяти часам утра мы смогли уже погрузить их, и транспорт ушел в тыл.

Феничка, озабоченная, все время бегает в «кухню» смотреть, как варится суп и каша. Кухня эта была под открытым небом: в косогоре был врыт котел, который нам дали в штабе, и в нем и варился суп для раненых, больных и команды. Мы, три женщины, обедали в штабе со всеми офицерами. Их каждый день было за столом человек двадцать пять или тридцать. Обед в штабной столовой мало чем отличался от обеда для раненых и команды. Та же баранина, только вместо каши – «каклеты» из баранины. По заведенному еще до нашего прихода порядку в отряде нас пригласили обедать в штаб на все время похода, как и каждого офицера, который попадал в штаб отряда.

Целый день мы строили догадки – не ранен ли кто-нибудь из знакомых офицеров? После обеда пришел транспорт, и мы увидели на одной из носилок Митю Трухина. Мы подошли и хотели помочь ему добраться до палатки, но он бодро сам слез с носилок, пошел в палатку и лег на указанные ему носилки. Голова у него была вся забинтована. Открытым оставался один только глаз, да и тот был опухший. Мы чуть не плакали, видя бедного мальчика в таком состоянии, и старались наперебой друг перед другом помочь ему.

– Митя! Вот негодяи! Как они вас подстрелили?.. Куда вы ранены?

– Ранен я в голову выше глаза. Я уже два дня как ранен, но меня нельзя было везти – очень сильная была головная боль. Сегодня, впрочем, уже гораздо лучше…

– Лежите у нас подольше. Мы будем смотреть за вами хорошо, – сказала Феничка, но тут вошла Софья Мефодиевна:

– Довольно разговаривать! Вы утомляете раненого!..

Наше внимание отвлекли другие раненые: еще один тяжело ранен в грудь. Его привели под руки и посадили около столба. Он не мог лежать. У него было прострелено легкое. Нужно его скорее отправить в тыл. Такой раненый не может получить у нас существенной помощи и будет тяготить и беспокоить всех находящихся в общей палате с ним. Это свистящее дыхание всегда вызывает жуткое чувство. Он с трудом вбирает в легкие воздух и с шумом и свистом выдыхает его. Раненый полусидит с открытым ртом, в глазах ужас, лицо серое, вены надулись, голос хриплый, едва выговаривает слова. Но носилки еще не вернулись, и мы не можем пока отправить раненых в тыл. Из штаба приходят навещать Митю. Он чувствует себя хорошо и с удовольствием мечтает о Тифлисе…

– По крайней мере, побываю в большом городе, выпью хорошего вина, послушаю шансонеток! Ради этого иногда стоит даже пробить череп! – говорит он. – С первым же транспортом посылайте меня!

Как только вернулся транспорт, мы стали грузить раненых. И особенно наказывали санитарам смотреть в дороге за нашими тяжелоранеными. Когда эти носилки вернулись к нам порожними, сопровождающий их санитар рассказал, как этот наш тяжелораненый выпал из носилок.

– На повороте носилки застряли между камней… Вдруг как хряснет наша носилка! Я не успел подбежать, а он уже лежит на земле! Ну, думаю, кончили человека!.. А сестры-то просили смотреть и беречь его! Вот тебе и уберег!.. Ну, подняли. Положили в тень. Отошел – слышим, свистит, глаза открыл… Жив!! Я шибко обрадовался. Связали носилки. Положили его на них и доставили на «питательный». Ну, там уж хорошо, сестры смотрят… Вот дорогу там вы прямо не узнаете, какую строят! Широкая!.. И сколько сот нагнали персюков!.. Работают шибко… Рвут скалы, по которым мы шли сюда, засыпают рвы… Скоро, сказывали, колесный транспорт станет ходить сюда. Провиант свежий доставлять будут. Не то, что теперь! Пока привезут хлеб, а он весь уже заплесневел…

– Ну, а как вы хорунжего Трухина, благополучно доставили? – перебивая объяснения санитара, с тревогой спросила я.

– Хорошо! Не беспокойтесь! Он сам слез с носилок и шел пешком в трудных местах. Санитар только маленько поддерживал под руку…

Как-то пришел из штаба адъютант и сказал, что генерал просит сестер или доктора посидеть с пленными курдами, среди которых есть одна почтенная курдская княгиня. Мы с доктором Софьей Мефодиевной пошли. Перед палаткой начальника штаба на разостланном большом ковре сидела в кружок группа курдов. Поджав под себя ноги, в живописных одеждах и все пожилые (так мне казалось, но на самом деле были среди них и молодые), они образовали живописную группу. Во главе ее сидела ханум и выделялась, как черная ворона. Она вся распушилась и занимала чуть ли не четверть ковра. Свою черную шелковую чадру она откинула и сидела с открытым лицом. Под чадрой было черное шелковое платье, широкое и ничем не схваченное, падавшее пышными складками. На ногах – башмаки с низкими каблуками, в руках – красный ситцевый платок, которым она вытирала пот, катившийся с ее лба крупными каплями…

Мы сели поближе к ней и слушали, но не понимая ни слова по-курдски, молчали. Старая ханум говорила что-то своим ханам твердо и властно… Видно было, что она привыкла командовать и повелевать и что ханы привыкли повиноваться. К счастью, заседание скоро кончилось. Мы встали и хотели уже идти домой, но генерал нас просил взять ханум к себе на пункт, угостить кофеем и быть с ней очень любезными и внимательными:

– Пожалуйста, уделите ей внимания, сколько только вы сможете! Эта курдская аристократка очень влиятельная и может быть весьма