Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

Но наша женщина-врач не хотела упустить случая проявить свои знания как хирурга и хотела во что бы то ни стало сделать операцию. Война всех делает смелыми и решительными… А солдат все равно ничего не может сказать, что бы у него ни отрезали! Должен молчать! Вот и все! И из-за этого солдатского пальца поднялся целый спор между двумя врачами… Доктор Жуковский, как мне показалось, хотел удержать от этой операции нашу женщину-врача. А та впала в амбицию и ни за что не хотела уступить своего права на солдатский палец… Солдаты кругом стали прислушиваться, в особенности те, которые лежали близко к перевязочному столу. Санитары, державшие простыню, переминались с ноги на ногу, не зная, что им делать…

Жуковский первый спохватился и сказал:

– Идемте отсюда. Я вам объясню, в чем дело…

Они вышли. Санитары свернули простыню и тоже вышли. Мы остались с Феничкой, которая фыркала, посмеиваясь, и говорила:

– Никогда больше я никуда с женщиной-врачом не поеду! Один позор и бестолочь!

А врачи наши в стороне продолжали спорить. Софья Мефодиевна говорила, что она хочет отрезать палец исключительно для спасения человеческой жизни. Доктор Жуковский уверял ее, что палец нисколько не угрожает жизни своего владельца… Я стою перед раненым солдатом, который слушает спор по поводу его искалеченного пальца с равнодушным видом.

– А ты хочешь, чтобы тебе отрезали палец? – спрашиваю я его.

– Да што! Мне все равно! Только ребята говорили, что без пальца-то отпустят «вчистую» домой – на фронт больше не пошлют…

– Вот чего захотел! – говорит старый солдат, койка которого стоит близко от перевязочного стола. – Так-то бы все поотстреливали себе по пальцу и пошли бы по домам, к женкам! А кто воевать-то за тебя станет?! Да и женка-то такого «ероя» выгонит ведь из хаты метлой!..

– Ну так, сестра, скажите им: я не хочу отрезать пальца!.. Раз все равно не пустят домой «вчистую»! А палец только привяжите, – он живо прирастет!..

В это время в палату вошли оба доктора. Софья Мефодиевна, не глядя на раненого, прошла дальше в палату, а доктор Жуковский подошел к злополучному солдату, осмотрел внимательно палец, перевязал его и спросил:

– Почему ты хотел отстрелить себе палец? Кто тебя научил этому?..

Простодушный парень, не подозревая, что топит себя, так и ляпнул начистоту:

– Да ведь многие солдаты так делают! Их и отпускают домой вчистую! Ну и я тоже отстрелил свой, чтобы домой попасть!..

– А ты знаешь, что тебе за это грозит?

– Никак нет! – Солдат был молодой и неискушенный… Так и говорил, что бог на душу положит…

– Расстрелять тебя ведь могут!.. Глупый ты! Вот повезут тебя в Урмию, и там тебя будет судить военно-полевой суд! И тебя могут расстрелять за это!

– Расстрелять?! – у солдата расширились глаза. Он побледнел и как-то весь осунулся и поблек… Только теперь, видно, дошли до его сознания серьезность его преступления и ужас перед возможным наказанием.

Доктор Жуковский ушел из госпиталя, а к раненому солдату приставили часового с ружьем, как к арестованному преступнику… Бедный весь день ничего не ел и ни с кем не разговаривал.

Вечером пришел из штаба генерал. Солдата вывели из палатки, и генерал сам допрашивал его. Я видела издали, как он отвечал на вопросы, едва шевеля побелевшими губами. Несчастный солдат! Все кончено для него! Не только нет никакой надежды уйти «вчистую», но даже и побывать дома! Смерть! Расстрел! Ему не уйти от них!.. А он уже написал матери, что скоро приедет домой… Мечтал уже, как будет есть горячие лепешки, которые мать напечет ему утром на завтрак… А после еды погнал бы лошадей на речку поить… Потом пустил бы их пастись, а сам лежал бы на траве… Вон, никак, девки пришли купаться? Солнышко-то шибко греет… Повернулся. Лег на брюхо… Смотрит на стадо гусей… Тоже знакомые – тетки Степаниды гуси. Все серые, как один… Он их знает… А вон спускаются к речке свиньи… Сразу полегли на мелкое место брюхом, замутив воду… Это непременно свиньи Трошиных… А девки-то визжат в воде, брызжутся… Вон среди них та, которая больше всех люба ему!.. Раз пустили «вчистую» и на войну больше не пошлют – можно и свадьбу справить!.. Со страдой управимся, хлеб продадим, тогда осенью и поженят нас… А тут в глаза смерть смотрит. Сам генерал допрос ведет… Завтра в Урмию, суд и расстрел…

Генерал Левандовский после допроса подошел к нам и сказал:

– Несчастный, глупый!.. Какие-то негодяи научили его, что если он отстрелит палец, то его пустят домой «вчистую». А вместо этого ему грозит расстрел. Мне его ужасно жаль, но ему ничем нельзя помочь! Суд неизбежен, и приговор возможен только один – расстрел…

На другой день его отправили в Урмию. Когда палец ему подлечили, был суд. И его приговорили к расстрелу. Но на утверждение приговор этот прислали начальнику отряда генералу Левандовскому, который его не утвердил, а приказал прислать солдата обратно на позицию, где он мог бы заслужить право на жизнь, защищая Родину. Когда нам это рассказал доктор Жуковский, мы плакали от радости и считали нашего генерала самым благородным человеком…

Теперь у нас полная палата раненых казаков-забайкальцев. Таких спокойных и безразличных даже к своему ранению людей я за всю войну еще не видала. Что ни спросишь, – все один ответ: «Да подходяще!» Видно, что ему тяжело лежать в такую жару раненому; весь потом обливается, не может сам повернуться; другой не может и пить попросить! Подойдешь, поправишь подушку, дашь пить….

– Что, тяжело лежать-то? Жарко?

– Подходяще, сестрица.

Никогда не пожалуется, не застонет…

– Болит рана? – спрашиваю.

– Подходяще… – вот и весь ответ.

Наконец я собралась уезжать домой. Феничка плачет. Софья Мефодиевна говорит, что потребует от доктора Бакина, чтобы пункт сняли и поедет в лазарет, который перевели в другое место. Кажется, к генералу Назарову, у которого идут все время бои с турками и раненых, по слухам, очень много.

– Я не хочу оставаться здесь одна с этой неинтеллигентной Феничкой! – говорит она, сама дочь сельской акушерки.

Первые два дня я ехала верхом, дорога еще не дошла до нас. Наконец приехали на питательный пункт, откуда когда-то начался поход нашего отряда. Место прямо узнать нельзя. Целый городок палаток и деревянных построек вырос… Дорога от него идет широкая, ровная. Только я слезла с лошади, ко мне подошел санитар моего мужа, Клюкин.

– Здравствуйте, барыня! – по прежней привычке назвал он меня.

– А! Здравствуй,