Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

экземпляры, даже копирку у машинистки. Но предусмотрительный Гроссман спрятал несколько черновиков по друзьям, и роман остался жив. Через год — как раз после антисталинского XXII съезда, заново давшего надежду интеллигенции на свободу и справедливость, — обращаясь к Хрущеву, писатель выплеснул крик своей разочарованной души:

Как же понять, что в наше время у писателя производят обыск, отбирают у него книгу, пусть полную несовершенства, но написанную кровью его сердца, написанную во имя правды и любви к людям… Методы, которыми все происшедшее с моей книгой хотят оставить в тайне, не есть методы борьбы с неправдой, с клеветой. Так с ложью не борются. Так борются против правды… Как понять это в свете идей ХХІІ съезда партии? Вы на ХХІІ съезде партии безоговорочно осудили кровавые беззакония и жестокости, которые были совершены Сталиным. Сила и смелость, с которой Вы сделали это, дают все основания думать, что нормы нашей демократии будут расти так же, как выросли со времен разрухи, сопутствовавшей гражданской войне, нормы производства стали, угля, электричества. Ведь в росте демократии и свободы еще больше, чем в росте производства и потребления, существо нового человеческого общества. Вне беспрерывного роста норм свободы и демократии новое общество мне кажется немыслимым[809].

Историки не уверены, что письмо дошло до адресата.

Если и дошло, Хрущев бы вряд ли помог. Моя мама была уверена, что часто отлучающемуся из Москвы первому секретарю уже тогда передавали фильтрованную информацию. Сам бы он этот огромный роман не осилил: и времени бы не нашел, да и не «понял бы ничего», говорила она, «жесткий, всеохватный, без проблеска надежды стиль Гроссмана ни в какое сравнение не шел с мужицким оптимизмом „Ивана Денисовича“».

Однако Суслов, который уже однажды «успешно» разобрался с Пастернаком, с Гроссманом встретился. Главный идеолог сразу предупредил, что он лично «Жизнь и судьбу» не читал (как когда-то «Живаго»), но советники подготовили докладную записку, из которой ясно, что такой роман может быть опубликован только лет через 200–300. А пока его напечатание будет вредить делу мира и социализма.

У Твардовского были все основания перестраховываться. Поэтому появление повести Солженицына в ноябрьском номере «Нового мира» было не менее невероятно и еще более общественно значимо, чем в ранние дни «оттепели» публикации Чуковской, Зорина и Эренбурга. Александр Исаевич был прав: «Денисовичу» бы не жить без Твардовского и без Хрущева[810]. Никита Сергеевич считал автора «Теркина» гением и абсолютно доверял его литературному мнению, а произведение Солженицына называл великим: «Ужас и надежда в одном дне, в этой тоненькой брошюрке», — говорил он дома. Уже в эмиграции теперь всемирно известный автор объяснил: «Хрущев брал инстинктом, чем и отличался от всех коммунистических вождей»[811].

Из записки отдела культуры ЦК КПСС о беседе с В. С. Гроссманом

4 марта 1961

[Из открытых источников]

Первый секретарь заказал тысячи копий журнала (даже пришлось допечатывать) и распространял их среди высоких партийцев на расширенном пленуме ЦК 19 ноября с требованием, чтобы все читали. Так аппаратчики и выходили из Кремля, с документами партии и с 11-м номером журнала «Новый мир».

«Денисович» вышел по следам еще одного революционного литературного события. Сразу после выноса Иосифа Виссарионовича из Мавзолея Евгений Евтушенко написал стихотворение «Наследники Сталина». Оно было не только на злобу дня, но, как показала наша история, провидческим:

Он лишь отдохнуть прикорнул.

И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою:

удвоить, утроить у этой стены караул,

чтоб Сталин не встал и со Сталиным — прошлое.

Нет, Сталин не умер. Считает он смерть поправимостью.

Мы вынесли из Мавзолея его.

Но как из наследников Сталина — Сталина вынести?

А. И. Солженицын. «Один день Ивана Денисовича». Первое издание. Издательство «Советский писатель»

1963

[Семейный архив автора]

Намеки были не только на уже падших членов «антипартийной группы» Булганина и Ворошилова, они явно касались второго человека после Хрущева, Фрола Козлова и, как оказалось, будущих нас.

Поэт рассказывал маме, как он набрался храбрости и показал стихи Твардовскому

— Как наверху отреагируют, думаете?

— Спрячьте Вашу антисоветчину в дальний ящик стола и никому не показывайте, — хмуро ответил редактор «Нового мира», дав понять, что в его журнале «Наследникам» не выйти.

«Тогда неугомонный Женька начал читать стихотворение на творческих встречах», — уже потом делилась со мной мама. Многие демонстративно уходили, а секретарь Российского союза писателей Соболев (про которого в 1957 году прадедушка сказал, что он для СССР «дороже, чем партийная Алигер») обвинил Евтушенко в антисоветчине. Тот не испугался и передал стихи Аджубею, а Аджубей принес их Хрущеву, который в стихи влюбился. Выступая в октябре 1962 года перед колхозниками в Абхазии, он вытащил листок и прочитал им «Наследников». По версии Евтушенко, которую он неоднократно рассказывал: «Хрущев послал стихи в „Правду“ на военном самолете, и они были опубликованы 21 октября, став сенсацией. Группа партработников, не зная, что сам первый дал указание, написала ему письмо, обвинив в антипартийном поступке редактора „Правды“ Сатюкова».

Реакция Твардовского интересна; он ведь уже готовился к напечатанию Солженицына, почему не Евтушенко? Возможно, так как не воспринимал молодого поэта всерьез, отказывал ему в таланте, хотя и признавал, что он «парень одаренный, бойкий и попал „на струю“», потому что он «полузапретный плод», а аудитория теперь хочет «чего-то не казенного… на западный образец»[812]. А может быть, редактор не надеялся вытянуть и то и другое, особенно после проигранной битвы за роман Гроссмана.

Вынос тела Сталина из Мавзолея, строки из «Наследников» и публикация «Денисовича» раскалывали общество. Солженицын вспоминал, как ему писали письма после выхода книги: одни делились собственными историями ГУЛАГа, другие считали его клеветником России[813].

После отставки Хрущева в 1964 году стихотворение Евтушенко не было включено ни в одну из его книг, а текст, напечатанный в «Правде», был недоступен вплоть до перестройки. Солженицын вскоре стал «врагом» Советов[814], а о Гроссмане, не дожившем ни до отстранения первого секретаря, ни до публикации своего романа в конце 1970-х в самиздате, широкая публика вновь заговорила только в 1988 году.

Но тогда, осенью 1962-го, казалось, что десталинизацию не остановить. В институтах создавались студенческие кружки. Молодежь жила поэтическими чтениями и дискуссиями обо всем. Возникали университетские сообщества с «мягкими» названиями типа «Клуб творческой молодежи». В Киеве такая группа начала расследование массовых захоронений жертв ГУЛАГа