Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

авторитет, и не ошибся[822]. Куратором этих процерковных планов стал Молотов при участии Маленкова и Берии, а руководил ими полковник госбезопасности Георгий Карпов, на многие годы оставшийся в памяти богослужителей благодетелем от власти[823].

Когда в июле 1954 года ЦК КПСС принял постановление «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения», Карпов апеллировал к бывшей сталинской гвардии: новая власть не должна вернуть государство к нетерпимым отношениям с церковью, как было до войны. С одной стороны, в 1955-м Хрущев заявлял, что надо «освободить от религиозного дурмана большее количество народа», а Суслов, Шелепин и Шепилов призывали к разоблачению «реакционной сущности и вреда религии». С другой — Маленков тогда же встретился с новым патриархом Алексием I, который сменил Сергия после его смерти, и наступление на церковь было приостановлено. В 1956-м Булганин, председатель Совета министров, заверял православных архиереев, что развенчание «культа личности» Сталина не повлечет за собой наступления на религию, а в 1958-м 40-летие патриаршества праздновалось на государственном уровне со многими зарубежными гостями.

Сначала такое перемирие устраивало Хрущева, но все изменилось после разоблачения «антипартийной группы». Теперь он боролся не только с церковью и за атеизм, но и с Маленковым, Ворошиловым, Булганиным, Молотовым — теми, кто участвовал в сталинском плане подладить церковь под свою власть и сделать ее подотчетной НКВД. Именно эти партийцы после смерти вождя выступали против резких антирелигиозных атак, считая, что надо не злить народ, а использовать церковь в государственном строительстве. Хрущев же думал, что любые сталинские начинания ошибочны, а их защитники порочны.

Даже во главе государства он остался верен романтическому революционному пафосу простого сельского парня из Калиновки: церковь стоит на пути к коммунизму, и, так как к 1980 году он уже наступит, необходимо срочное «освобождение сознания от религиозных предрассудков и суеверий, которые все еще мешают отдельным советским людям полностью проявить свои творческие силы»[824]. Через 20 лет религия отомрет, так как все граждане страны станут атеистами; не зря он обещал показать последнего священника по телевидению. И был по-своему прав: Гагарин полетел в космос и Бога там не видел; развивалась наука, и религия действительно многим казалась мракобесием. В 1959-м начал выходить журнал «Наука и религия». Церковь его называла одним из главных рупоров антирелигиозной политики СССР, но нельзя же отрицать, что у науки, о чем и говорил журнал, доказательств существования Бога не было.

Священники пытались сопротивляться. В 1959 году патриарх Алексий и митрополит Московской епархии Николай (Ярушевич) направили первому секретарю жалобу на оскорбительные высказывания советской прессы о духовенстве. А через год, после того как митрополит Николай, выступая в Голландии (об этом на весь мир сообщила британская Би-би-си), рассказал о гонениях на церковь в СССР, его уволили. Митрополит молил Хрущева: «Пощадите меня ради этой моей посильной многолетней работы для великой Родины, верным сыном и патриотом которой я был и буду до моего издыхания»[825]. Хрущев не ответил. Не получил письма? Не захотел пощадить?

Его административный натиск на верующих и духовенство приобретал характер политической войны. Ильичев и к этой борьбе, кстати, приложил руку. Теряли приходы священники, повышали налоги с церковных участков, даже с кладбищ при монастырях, из библиотек исчезали религиозные книги, осуждалось паломничество к святыням. С 1960 по 1964 год количество церквей уменьшилось на пять тысяч, с 13 000 до менее чем восьми. Из восьми действующих духовных семинарий к 1964 году было закрыто пять, закрылась и главная святыня русской церкви — Киево-Печерская лавра. Тогда же запретили колокольный звон; при этом в 1963 году по заказу студии грамзаписи «Мелодия» вышла пластинка ростовских звонов — как культурный феномен, а не религиозный дурман.

При таком подходе строительство метро в Сокольниках было намного важнее старинного Преображенского храма, стоящего на пути прогресса. Его взорвали в июле 1964-го. Люди вспоминали, что церковь будто поднялась в воздух и рассыпалась. Прихожане и прохожие плакали и собирали кирпичики на память.

Мне не раз приходилось слышать, что отставка Хрущева 14 октября не была случайной. В день своего Покрова Пресвятая Богородица будто бы накрыла верующих чудодейственным покрывалом и спасла от напористого первого секретаря. Я таких суеверий не разделяю, но признаю, для церкви время Хрущева было не лучшим.

Хотя неприятие и непримиримость не были особыми чертами Хрущева; это черты идеологической косности страны. Доказывая свою правоту, государство всегда доходит до крайностей в своей нетерпимой вере. Став основой государственного строя, сегодня православие так же фанатично наказывает несогласных во имя благополучия верующих — запрещает и отменяет выставки, концерты и спектакли якобы за оскорбление их чувств.

Разговаривая с Неизвестным, я впервые подумала о характере Хрущева — колобка. Он «катался» между, казалось бы, совершенно несовместимыми друг с другом действиями, понятиями и категориями. Для него они были не противоречивы, а часть одного и того же — коммунизма, но, насколько возможно, с человеческим лицом.

Эрнст не жалел эпитетов, рассказывая, как «Никита кричал и брызгал слюной», — бедная мама все время морщилась, как от боли, — но закончил свой рассказ так: «Все же он на меня произвел впечатление одержимого, но человека. По какой-то природной энергетике, по огромному темпераменту, по сути и пафосу Хрущев был деятелем уровня Черчилля, а те, которые его сопровождали, рядом с ним казались такими бесплотными монстрами, серыми приспособленцами. Он был темным, да, но отнюдь не серым».

Даже после разноса Хрущева выставку в Манеже не закрыли. Экспозиция работала еще месяц. Неизвестного, правда, попросили из МОСХ, но никого не уволили, и, по словам Элия Белютина, все продолжали «творить». Он, кстати, винил Эрнста за подстрекательство: держал бы язык за зубами, и все бы обошлось (Эрнст думал, что Элий повелся на «поцелуй власти», чтобы стать знаменитым). Говорит Белютин: «На следующий день по газетам пошли разгромные статьи, а номер журнала „Советский Союз“ для Америки, полностью оформленный работами моих учеников, где была моя статья, изъят из типографии… Но все довольно быстро утихло. Государственных субсидий стало меньше (чиновники своей же власти боялись больше, чем художники), зато интерес к нашему искусству вырос еще больше. После разгромных осуждений на выставку повалили валом, и у нас стали появляться частные заказы»[826].

Эта относительная сдержанность в наказаниях отличала подход первого секретаря от подхода как его предшественника, так и его преемников. Впрочем, контрапункт Хрущева с новой силой проявился уже через две недели на встрече с писателями и художниками на Ленинских горах. Суслов надеялся, что Никита Сергеевич созовет пленум по идеологии сразу