Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

который дружил с мамой и иногда заходил на чай, уверял нас, что на Хрущева не в обиде: с политической точки зрения, взгляд Кремля на конфликт поколений понятен. «В чем-то фильм даже выиграл, — однажды великодушно заметил он. — Вот чтение стихов. Я начал снимать в Энергетическом институте, но как-то шел мимо Политехнического музея и увидел объявление: „Дискуссия о молодежи“. Вот чем жило это поколение, и там нужно было снимать».

Во время этих идеологических баталий в Москве проходил III Международный кинофестиваль. Главным событием стал показ фильма несравненного Федерико Феллини «Восемь с половиной». Шли яростные дебаты, может ли «Восемь с половиной» вообще участвовать в фестивале: чиновники и критики настаивали, что он продвигает «формализм, пропаганду индивидуализма», что, конечно, советскому человеку чуждо[842]. Но Герасимов, который даже принимал Феллини у себя дома, опять вступился за хорошее кино. Фильм пропустили, а потом и наградили, хотя первоначально главный приз требовали вручить совершенно никакой, но производственной картине театрального режиссера Виктора Комиссаржевского «Знакомьтесь, Балуев!» А если нет, то якобы фестиваль вообще закроют по распоряжению Суслова. Не закрыли, и Феллини победил.

Повезло, как и с «Иваном Денисовичем», рассказывала мама. Григорий Чухрай, председатель жюри и режиссер великих «оттепельных» фильмов о войне «Баллада о солдате» (1959) и «Чистое небо» (1961), догадался послать картину на Ленинские горы. Они с Радой и Леной были счастливы, что им удалось посмотреть Феллини еще до того, как он попал на фестиваль. «Дома был кинозал, и там много всего показывали и советского, и зарубежного, что в прокат, естественно, не выходило. Довольно быстро после начала „Восемь с половиной“ папа заснул. Когда фильм закончился, мы восхищались. Но Михаил Андреевич — Суслов был такой желчный, сухой, строгий — сказал ему: „Надо советскому режиссеру дать, хотя киношники требуют Феллини“. — „А фильм, вы думаете, заслуживает?“ — спросил папа. „Может быть, и заслуживает, Никита Сергеевич“. — „Так в чем же дело, давайте Феллини“. Хорошо, что он заснул и не досмотрел, иначе накинулся бы на него, как накидывался на Неизвестного или Хуциева. Суслов так и думал, что накинется, и нарочно пришел смотреть с нами, чтобы потом папе мозги полоскать».

Хрущев знал, каким идеологическим сталактитом был Суслов, но все же опирался на него — и с Пастернаком, и с Гроссманом. Секретарь ЦК компартии Украины Петр Шелест — лысый и хитроватый человек, который сначала активно участвовал в свержении своего киевского предшественника в 1964 году, а потом так же активно в этом раскаивался, — вспоминал, как к концу своего правления Никита Сергеевич не раз выступал против окружавших его «догматиков», имея в виду «полностью оторванного от реальности» Суслова[843].

Дома Хрущев не раз рассказывал, как уже после Пастернака, но еще до Солженицына, он с Сусловым поспорил о литературе. Главный идеолог хотел запретить рассказ Эммануила Казакевича «Синяя тетрадь»: там Ленин и Зиновьев бегут из петроградской тюрьмы в Разлив, и Зиновьев в ссылке называет Ленина «товарищем». Суслов был возмущен: Зиновьев осужден как враг народа, поэтому не может быть Ленину товарищем. Хрущев — поражен: «Но они друзья, жили в одном шалаше». Он вспомнил, как Зиновьев рассказывал анекдот о Сталине: «Почему Иосиф всегда ходит в сапогах? Чтобы не подмочить ноги, потому что в делах он по уши в луже…»

Первый секретарь отлично понимал, что миф об исторической действительности для идеологии важнее исторической реальности, но все-таки сетовал: «Ограниченный кругозор Суслова наносил большой вред. Мы думали, что включим его в аппарат и он улучшится, изменится, но получилось наоборот». С Казакевичем тогда обошлось, и по «Синей тетради» даже сделали фильм, который после снятия Хрущева тоже быстро сняли.

А пока интеллигенция ликовала по поводу триумфа Феллини. Казалось, вот-вот, и оттепель превратится в настоящее тепло.

С одной стороны, в начале 1960-х именно непоследовательные, но все же направленные на обеспечение большей свободы действия Хрущева меняли культурное и социальное сознание советских людей. С другой — нельзя не согласиться с Солженицыным: «Поднималась уже общая контратака сталинистов, которую недальновидный Хрущев с благодушием поддерживал… От него мы услышали, что печать — дальнобойное оружие и должно быть проверено партией»[844].

Показывая «оттепель», «Застава Ильича» знаменовала ее конец. Публичное чтение стихов в клубах стало традицией, но идеологический откат нарастал — уже не за горами были серьезные гонения за слова. Иосифа Бродского официально заклеймили «окололитературным трутнем» в 1963 году[845], а первые суды над тем, что он «систематически не выполняет обязанностей советского человека по производству материальных ценностей и личной обеспеченности», состоялись весной 1964-го, еще при Хрущеве[846].

Тогда же начались преследования Андрея Синявского и Юлия Даниэля, пишущих под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак, за критические слова и мысли их литературных персонажей. Терца — за напечатанные в «тамиздате», во Франции, рассказы и эссе о социалистическом реализме, Аржака — за повести «Говорит Москва» и «Искупление». Если раньше передача «Доктора Живаго» за границу была скандалом, теперь выход произведений за кордон становился преступлением. Суд над этими авторами произошел уже после отставки Хрущева, в 1966 году. Но он был специально громкий и публичный — имея в виду и поверженного первого секретаря — вот до какой крамолы довела страну хрущевская либерализация.

Интеллектуальная и религиозная жизнь СССР начала уходить в подполье — в диссидентство и самиздат. До хрущевских, сусловских и других нападок мастера культуры религией особенно не интересовались, но напор сверху заставил всех «гонимых» объединяться против системы. Библию теперь читали не только верующие, но и интеллигенция. В 1970-х мама хранила такую темно-зеленую книгу с «крамольным» крестом на обложке в глубинах шкафа рядом с другой самиздатской литературой, спрятанной под блузками и шарфами. Тогда же знаково крестилась Светлана Аллилуева. В Москве получили известность своими протестными выступлениями священники Александр Мень и Глеб Якунин. Сахаров, абсолютно человек науки, выступал и писал письма в защиту религиозных прав.

В результате этот союз интеллигенции и церкви создал костяк советского диссидентства, которое расцвело во время Брежнева. Ведь в отличие от времен Хрущева, когда с властью еще можно было спорить, брежневское государство совсем загнало религиозную, художественную и интеллектуальную жизнь в подполье.

Знаком последнего теплого смеха «оттепели», все еще незлобного, хотя уже глубоко сатирического, стала ВГИКовская дипломная работа Элема Климова «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Этот фильм 1964 годa по-доброму и беспощадно — вот он, хрущевский колобок-контрапункт — запечатлел абсурд советской действительности. Искусственность нашего лучшего из миров — мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — теперь ощущалась вовсю — и