Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

с маршалом не потому, что вдруг засомневался в его бонапартизме или беспощадности, а потому, что к тому времени считал, что в аппарате осталось мало людей, заслуживающих уважения. Георгий Константинович был бесспорной величиной. И сам Никита Сергеевич себя теперь такой же величиной считал.

Хрущев и Жуков так и не встретились. Мама Юля дружила с его дочерью Элеонорой, часто бывала у них на даче, и в 1960 году во время подготовки поездки в Индию и Индонезию, несмотря на опалу отца, Элла, по просьбе мамы, вошла в советскую делегацию. Я помню, как мы в конце 1960-х ездили к ним на дачу в Сосновку на Рублевском шоссе, и Жуков вполне доброжелательно делал мне маленькой «козу». У мамы он спрашивал, как прадедушка живет на пенсии, и как-то даже разоткровенничался: «Они так сделают со всеми, кто пойдет против. Никита так сделал со мной. Кто знает, я бы так сделал с ним. На войне есть друзья, но в политике нет».

А. И. Аджубей, Р. Н. Аджубей, Ю. Л. Хрущева, Ю. Н. Хрущева; во втором ряду: Э. Г. Жукова, С. Н. Хрущев и др.

Индия, Тадж-Махал, 1960

[Семейный архив автора]

Хрущев понимал, что, несмотря на кажущееся всевластие, возможности его для преобразований ограничены. 1 мая 1963 года, стоя с Кастро на трибуне Мавзолея (этот кадр Хуциев включил в «Заставу Ильича»), он пожаловался: «Можно подумать, что как первый секретарь я могу изменить что угодно в этой стране… Какие бы изменения я ни предлагал, все остается по-прежнему»[849]. В сентябре 1963-го он ожидал отчета об использовании в СССР опыта заводских советов из Югославии, но тщетно. За проект отвечал бывший посол в Венгрии Андропов, который был так встревожен политическими последствиями таких перемен, что учиться у Тито «не торопился»[850].

Саботаж демократизации управления не обошел и созданную после XXII съезда партии Конституционную комиссию, так как в ее наработках была непопулярная среди аппаратчиков идея ротации кадров — треть депутатов будет обновляться на каждых выборах, а их полномочия ограничиваться. Грандиозные лозунги — «новая конституция будет конституцией общенародной социалистической демократии» и обусловит «переход к общему коммунистическому самоуправлению» — не отменяли ее более практичных постулатов: например, гарантированного самоуправления и автономии директоров заводов и фабрик — того, что недавно опробовали на швейной «Большевичке».

В начале октября, отправляясь на юг, в Крым и Пицунду, Хрущев взял с собой все конституционные материалы. Он хотел закончить проект к ноябрьскому пленуму, чтобы после обсуждения утвердить новый закон уже в 1965 году[851].

По новой конституции менялась бы вся система управления. Для развития демократии необходимо повышение независимого статуса Верховного Совета, сказал первый секретарь Центральному комитету, «без критики не может быть демократии», а для этого «необходимо устранить препятствия — уволить одного, продвинуть другого. И Анастас доволен»[852]. Еще 15 июля Верховный Совет заменил своего председателя Брежнева на Микояна на посту главы государства. Не раз называя Леонида Ильича «пустым человеком»[853], Никита Сергеевич считал, что тот — хотя и его ставленник — не сможет справиться с руководством более демократичными Советами будущего.

Вырезка из газеты «Правда» с публикацией текста постановления Верховного Совета СССР «О выработке проекта новой Конституции СССР»

26 апреля 1962

[РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 3. Д. 37. Л. 8]

Тогда же в ЦК множились кулуарные разговоры о плане Хрущева внести в конституцию выборы с несколькими кандидатами, установить в СССР две потенциально конкурентные партии, рабочую и крестьянскую, и даже ввести пост избранного советского президента[854]. Впоследствии Аджубей и Бурлацкий оспаривали друг у друга авторство этих демократических идей.

Продвигая демократию в партии, сам Хрущев вел себя глубоко недемократично. На пленуме ЦК 11 июля, том самом, где решался вопрос о демократизации Верховного Совета, он накинулся на академика Сахарова за оппозицию лысенковцам и послал «к черту» Академию наук под руководством Келдыша. Этот спонтанный взрыв усилил впечатление, что «Никита» окончательно выходит из-под контроля.

Журналист французской «Ле монд» Мишель Татю прознал, что «наверху грядут перемены»[855] — первый секретарь использует ноябрьский пленум для омоложения аппарата и реализации свежей конституции, — а также пройдет новая волна десталинизации с переоценкой коллективизации и войны. Эти слухи окончательно уверили соратников в нестабильности системы.

В июле произошло еще одно международное событие, которое повлияло на внутренний расклад в Кремле. К 1964 году с продвижением реформистских идей Евсея Либермана Хрущев все решительнее отказывался от своих прошлых заверений, что потребности потребителей надо подчинять интересам защиты государства. Частью его плана по «разрядке» между Западом и СССР стал визит Аджубея в Бонн, чтобы заложить основу для нормализации отношений с Западной Германией.

Алексей Иванович и Рада Никитична часто ездили за границу как посланники неофициальной «мягкой силы» Кремля; и с Кеннеди встречались в Вашингтоне в январе 1961 года, и с папой Римским Иоанном XXIII в Риме в марте 1963-го. Поездка в Ватикан была эпохальной: впервые с царских времен важные представители СССР лично беседовали с главой самой многочисленной христианской религии мира. Хрущев собирался заключить дипломатические отношения с католическим государством и прислал Иоанну личное письмо и премию «За мир и гуманизм».

С ФРГ идея была такой же. Июльский визит Аджубея под предлогом общения с коллегами-журналистами был наполнен встречами с важными политиками — мэром Западного Берлина (и будущим канцлером) Вилли Брандтом, федеральным канцлером Людвигом Эрхардом и другими. Это должно было создать основу для желанных экономических отношений с Бонном. Но обаятельный (и уже окончательно зарвавшийся от близости к власти) Алексей Иванович наобещал немцам разных уступок со стороны Советского Союза, возможного разрушения Берлинской стены и т. д., намекая, «что Ульбрихт не вечен»[856]. Разрядка между СССР и ФРГ могла изменить политический климат во всей Европе, что особенно настораживало Польшу и ГДР. Польшу, так как после войны она владела частью немецких территорий; ГДР — а вдруг Хрущев ее сдаст в угоду другим, более выгодным теперь, немцам, как когда-то это собирался сделать Берия.

За личным кремлевским эмиссаром внимательно следили разведки этих соцстран; все его частные, болтливые (и часто пьяные) разговоры записывались по заданию Вальтера Ульбрихта, а потом отправлялись в Москву. Когда на Хрущева свалилась эта информация, он попросил Аджубея написать объяснительную, что это он там «наболтал лишнего». Но поздно, доносы от Ульбрихта пришлись как нельзя кстати для заговорщиков, и потом на вопрос «Почему убрали Хрущева?» министр иностранных дел