Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Фрол», но считала, что «в первой половине 1963 года после Кубы папа находился под давлением более ретроградствующих элементов в руководстве. Козлов, уже признанный наследник, занимал необычайно видное место в прессе, но консервативное давление ослабло, когда он заболел. Все-таки папа мог учиться и умел меняться».

«Тяни-толкай» первого секретаря продолжал обостряться после показа фильма Хуциева «Застава Ильича». Хотя название отсылало зрителя к хрущевским лозунгам о восстановлении ленинизма, сам рассказ о молодежи, начинавшей жизнь в обновленной XX съездом стране, раскалил художественные и партийные страсти. Картина начинается и заканчивается символическими сценами: в начале трое патрульных времен Гражданской войны проходят по улицам предрассветной Москвы под музыку «Интернационала», а в финале так же идут три солдата Великой Отечественной, и их проход меняется демонстрацией караула у Мавзолея Ленина (не Ленина — Сталина). В этой лирической киноповести о поколении «оттепели» Хуциев показал трех молодых героев, которые мечутся перед выбором правильных путей в теперь индивидуальной, а не коллективной жизни.

Хрущев тоже метался: позволив людям иметь личное, он, то есть государство, контроль над этим личным терял. Чего стоит кадр с юной девушкой с иностранным хулахупом, а не с русским обручем. Вот он, результат фестиваля молодежи и студентов и советских встреч в Голливуде. Эта девушка «наверняка выросла в коммуналке, где в ванную в лучшем случае по утрам устанавливалась очередь из десяти человек, а в худшем — ванной не было вообще или в ней хранились дрова… но сегодня ей непременно понадобился хулахуп, потому что она хочет, чтоб талия у нее была такой же узкой, как у зарубежной кинозвезды Мерилин Монро, и она совершенно права, эта московская девочка!»[836] — писала критик Татьяна Хлоплянкина.

Поколение погибшего отца главного героя Сергея — поколение Хрущева — победило в страшную войну, но не знало, как строить жизнь при «мирном сосуществовании». Оно могло помочь потомкам только дозорами и караулами. Такая трактовка уже тогда мерещившегося тупика коммунизма и конфликта поколений — старой гвардии и начинающегося диссидентства — пугала партийных идеологов.

Как «мирно сосуществовать» не только с внешним миром, но и с государством? Как жить не только для государства, но и для себя? После Сталина личное человеческое и коммунистическое общественное вступали в неразрешимый конфликт. Здесь и произошло расхождение между Хуциевым и Хрущевым, из-за которого цензура запретила фильм в его первоначальном виде.

— Как быть? — спрашивает Сергей своего мертвого отца, выбор которого, казалось, был проще — государство замещало все личное. Отец отвечает, что надо жить.

— Да. А как?

— Сколько тебе лет?

— 22.

— А мне 20.

Для первого секретаря молодой сомневающийся герой, который пытается ответить на главные для себя вопросы, недостоин того, чтобы считаться наследником революционных идеалов и охранять «Заставу Ильича»[837].

В своих воспоминаниях режиссер Ромм рассказывал, как на встрече с интеллигенцией 8 марта он «начал заступаться за картину Хуциева, и в частности разъяснять смысл эпизода свидания отца с сыном»: «Я и говорю Хрущеву: ведь смысл этого в том, что ты же старше меня, ты должен понимать, я же понимал в твои годы и умер за Советскую власть! А ты что?..

Не-ет, нет-нет-нет, — перебивает он меня. — Это вы неправильно трактуете, товарищ Ромм… Тут совсем другой смысл. Отец говорит ему: „Тебе сколько лет?“ …и исчезает. Даже кошка не бросит котенка, а он в трудную минуту сына бросает. Вот какой смысл»[838].

Впрочем, еще за год до Хрущева по тем же причинам сценарий «Заставы» в пух и прах разнесли члены творческого объединения киностудии имени Горького. Хуциева и сценариста Геннадия Шпаликова, юношескими глазами которого смотрят на послесталинский мир главные герои, раскритиковал мэтр советского кинематографа Сергей Герасимов:

Речь идет о герое нашего времени, о человеке, способном обратиться к памяти отца и вступить с ним в диалог. Он должен быть во всяком случае равен людям Отечественной войны или… на шаг впереди, так как люди идут к верху, а не на шаг назад. Во всяком случае, поскольку он ослеплен солнцем своей любви, он не функционирует многогранно и сложно, он получается однолинейным, привязанным насмерть к любви. И здесь… есть опровержение того, что мы, являясь людьми нового века и нового общества, склонны декларировать и утверждать в порядке вызова, борьбы, а не только в порядке констатации перед жизнью… Вы даете вашему герою некое право на пересмотр судеб, но рука, поднятая на очень сильную акцию, как во сне, опускается в угоду жизненных пропорций, опускается безвольно. И вот известное разочарование от всей вещи в целом[839].

Но после мартовской атаки в Кремле Герасимов оказался одним из главных защитников «Заставы». Фильм начали многократно обсуждать на различных уровнях, и Хуциев встал перед выбором: картина или на полке, или с изменениями, чтобы отстоять ее главные мысли — революция и «Интернационал» остаются для иронично-современных героев высокими идеалами, оправдывают их душевные метания, смену девушек, профессий и дружеских компаний. Герасимов настаивал на втором.

Фурцева тоже сыграла в судьбе фильма важную роль. Не от восторга — по заключению Министерства культуры 1963 года, «в картине содержится попытка наметить пути духовных поисков, характерные для современной молодежи… Однако этого не произошло. Молодые герои фильма, по существу, изолированы от всего того, что связано с их трудовым общественным бытием»[840]. А потому что, рассказывала мама, «мы — Сергей, Рада, я — ей надоедали: папа не прав, фильм замечательный, и патриотический, и молодежный, и оттепельный. Там даже действие символически происходит весной». Картину разрешили переснять. Уже после отставки ее главного противника, первого секретаря, в 1965 году она вышла на экраны с новым названием «Мне двадцать лет» и без ссылок на революцию.

«Из-за Никиты Сергеевича фильм остался многострадальным до конца, — вспоминал Хуциев. — Герасимов уже вовсю поддерживал меня и посоветовал польстить нашим руководителям. Они не увидели себя в фильме, сказал он. Почему советская молодежь затаив дыхание слушает поэтов, а не их? Именно эпизод „Вечер поэтов“ вызвал резкое несогласие Минкульта. „Решенный средствами документального репортажа, растянутый на двадцать с лишним минут, он носит тенденциозный характер, т. к. поэты подобраны по групповому признаку“ — проще говоря, фрондирующие „стиляги“. Тогда я взял мавзолейные кадры первомайской демонстрации с Хрущевым и Кастро и вставил в сцену о любви — вроде без начальства и роман невозможен. В день премьеры Хрущева сняли, и мне опять срочно пришлось все перекраивать»[841].

Итальянская афиша фильма Федерико Феллини «8 1/2»

1963

[Из открытых источников]

Хуциев,