Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Гонтарь, который продолжал общаться со «сместителями» первого секретаря и после его отставки, говорил, что тот потерял власть на 50 % из-за Аджубея. По словам Брежнева: «Аджубея специально подпаивали, приглашали, подхалимничали, чтобы он трепался. А он думал, что это все ему, что он важный, что он незаменимый». Он практически открывал «ногой» дверь в кабинет Хрущева, когда другие — Косыгин, Громыко — сидели в очереди в приемной. Он, теперь знаток всего, и нагрубить им мог в пылу спора о том, что «демократично», а что нет, и с Гонтарем делился: «Хрущев без меня пропадет, он беспомощен, надо ему помогать». Мама говорила про прадедушку: его погубили «лесть и власть». То же самое можно сказать и об Алексее Ивановиче.

Летом 1964 года импульсивный и своевольный стиль первого секретаря безмерно раздражал его коллег. Вместо его несогласованных реорганизаций они хотели предсказуемого руководства. Аппаратчики были обеспокоены не только будущим государства, они были обеспокоены своим будущим в нем. Особенно нервничал Леонид Ильич, уволенный с поста главного в Президиуме Верховного Совета.

После инсульта Козлова в 1963-м Хрущев разделил работу второго секретаря между двумя членами Президиума — Брежневым и первым секретарем ЦК Украины Николаем Подгорным. Оба были назначением недовольны — Брежневу приходилось делить власть, а Подгорный терял управление собственной украинской вотчиной. Этой перестановкой первый секретарь сразу создал себе не помощников, а противников.

Гонтарь, который с Подгорным в Киеве часто виделся, рассказывал, как тот, «встречаясь с Н. С. на Украине, не просто ему руку жал, как другие, а приседал и кланялся, готов был под ноги лечь. Зато потом, когда приехал в Москву, задружился с Брежневым и за свой же подхалимаж Хрущева возненавидел».

В тройку главных локомотивов заговора по смещению Никиты Сергеевича вошел и Петро Шелест, новый украинский начальник. Киев нужно было переманить на свою сторону. Украина, вторая по важности и величине советская республика и альма-матер самого Хрущева, не могла не занять решающее место в перевороте. Шелест от своего прежнего покровителя сразу отказался, хотя раньше считался хрущевцем. Он вспоминал, что с начала года Брежнев и Подгорный осторожно начали расспрашивать о его отношениях с первым секретарем, объяснять, что с Хрущевым трудно, потому что «он их не слушает и хочет со всеми разделаться поодиночке»[858]. Оба опасались считавшихся преданными Хрущеву людей: писателя Корнейчука, тогда председателя Верховного Совета УССР, Ивана Сенина, зампреда украинского Совмина и Ольги Иващенко, члена Президиума ЦК Украины и ЦК КПСС. Они дружили с семьей с предвоенных лет, присутствовали не только на государственных мероприятиях, но и на домашних приемах, и Сенин, и Иващенко остались верными до конца (за что вскоре потеряли должности). В домашнем архиве сохранились снимки, сделанные Гонтарем в Крыму в августе 1964 года. Брежнев пытается уломать Иващенко отказаться от поддержки Никиты Сергеевича и перейти на сторону заговорщиков; она улыбается, но вид у нее совершенно озадаченный.

Планы смещения Хрущева вынашивались несколько месяцев, как только стало ясно, что программа реформ угрожает аппарату. В этой связи особенно неестественно выглядит празднование в апреле его 70-летия. Газеты были наполнены поздравительными посланиями изо всех уголков страны и мира, была даже создана специальная рубрика — «Великое десятилетие» — для статей, посвященных достижениям Хрущева. По случаю «всенародного праздника» был выпущен восьмой том издания «Строительство коммунизма в СССР и развитие сельского хозяйства», состоящий из его речей.

П. Е. Шелест, Н. С. Хрущев в украинском колхозе

Начало 1960-х

[Семейный архив автора]

За заслуги Хрущев был удостоен и главной награды СССР — звания Героя Советского Союза — его четвертой звезды Героя, самой спорной в его карьере. Три Героя Соцтруда («Гертруды», как в народе называли этот орден) еще были объяснимы — последнего Хрущев получил в 1961 году — но четвертая, главная звезда была чересчур. А после того, как в мае такую же дали Насеру в Египте, возмущению людей не было предела.

Дядя Сергей говорил, что «отец не хотел этой звезды, но, раз давали, пришлось брать». Он уверял, что «культ Хрущева» процветал в основном благодаря усилиям Брежнева, Подгорного и Шелепина, чьи похвалы начальнику маскировали их нелояльность и сделали первого секретаря уязвимым для обвинений в насаждении собственного культа. Безусловно, но Хрущев любил лесть с самого начала своей карьеры. Подхалимы просто давали ему то, что он хотел получить. Прадедушка очевидно гордился этой наградой и незаслуженной ее не считал. Отправляясь на выборы в Верховный Совет в 1970 году, он приколол на левый лацкан пиджака именно звезду Героя Советского Союза; на правом висел орден Ленина за метрострой — его он тоже очень ценил.

Публичный фасад выглядел празднично. На самом деле «великое десятилетие» подходило к концу на фоне экономических срывов и политических интриг. Шелест описывал напряжение и нервозность членов Президиума, собравшихся на Ленинских горах утром 17 апреля, чтобы его поздравить: «Выпили по рюмке коньяка, немного поговорили и тут же торопливо ушли под предлогом, что не надо „утомлять“ Никиту Сергеевича. Инициатором этой торопливости был Брежнев, его поддерживал Подгорный, хотя и чувствовалось по настроению Хрущева, что он не хотел и не ожидал такого поспешного удаления»[859].

Шелест уже принадлежал к группе заговорщиков, и свою нервозность он, возможно, проецировал на других. Мама Юля и дядя Сергей, наоборот, вспоминали, что все было очень многословно и на вид сердечно. Юле казалось: «даже слишком». Брежнев преподнес Хрущеву какое-то особенное инкрустированное ружье: «„Не от правительства, а от нас с Подгорным, ваших заместителей“. Все целовались, и он особенно — любил ласкаться, — а после праздничного велеречивого завтрака в обеденном зале потянулись в кинозал еще раз „насладиться“ документальным панегириком 1961 года „Дорогой Никита Сергеевич“». Долго, впрочем, не задержались, показали несколько кадров, а часовую хронометражку крутили заново больше для народа в кинотеатрах, перед демонстрацией какого-нибудь художественного фильма.

Мама в те дни оказалась в кино — не помнила, что смотрели, — и перед главной картиной вдруг на экране появился «папа в колхозе, с кукурузой, в самолете, во Дворце пионеров, в кабинете Кремля, у Шолохова в Вешенской, на ВДНХ с соратниками». На это было тошно смотреть, говорила она, по секрету разделяя недовольство и частые вздохи и бурчание других зрителей. Про себя она думала, вот новый культ, теперь уже наш семейный, но мысли эти гнала, неудобно же так думать про своих, и только хотела, чтобы «дорогой Никита Сергеевич» поскорее исчез с экрана.

На