Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

сколь сладостно, сколь почетно, в случае несчастия, доказать ему все бескорыстие нашей привязанности! Лишь одно мне тяжело в этом случае, — что мы счастливы, меж тем как наш друг страдает.

Этот мой образ мыслей, сударыня, определил и мое поведение в отношении Эдмона. Я разделяю с ним его позор и бесчестье, вернее, они делают мне честь. Меня видят с ним в порту, в городе, мы разлучаемся лишь, когда его уводят в тюрьму. Если б я только мог последовать с ним и туда... Ах, глубокочтимый друг мой! Люди злы, по крайней мере так говорят, — а между тем меня почитают здесь как некое божество. Когда я иду один, я слышу, как говорят, с умилением указывая на меня: «Вот друг каторжника!» И тотчас же во всех взорах я вижу самое горячее сочувствие; мне кланяются, ко мне подходят и всякий раз заговаривают со мною сердечным тоном, исполненным уважения. Меня никогда не спрашивают о моем друге; поистине, предупредительность и утонченная вежливость присущи всем людям, когда они испытывают подлинное почтение. Доэтому я невольно кое-что им открыл, хотя и не слишком распространялся; с моих уст сорвались правдивые слова: «Несчастный случай, непреднамеренное преступление». Правда, этому несколько противоречат мрачные речи Эдмона, который все твердит, что ему оказали милость, что он заслужил смертную казнь или по меньшей мере ему должны были отрубить руку, которой он нанес роковой удар. Между тем, эти его слова не служат к его обвинению, напротив? ему жадно внимают, его жалеют, почитают его невиновным, или лишь отчасти виновным, и я испытываю сугубое удовлетворение, ибо мне удается избавить его от душевных терзаний и от людского презрения... Но, сударыня, поведаю вам от избытка чувств: кто знает, быть может, я больше обязан Эдмону, нежели он — мне: я никогда не представлял себе, что так отрадно служить обездоленным!

Пусть успокоют вас эти новости, в какой-то мере приятные; если же нет, то я прибегну к крайнему средству... Я сообщу вам, что я не единственный друг, утешающий Эдмона, — за ним последовал отец д’Аррас, это он служил ему в дороге вместо посланного вами человека. Но с тех пор, как я прибыл сюда, он прячется; меня уверяют, что его непрестанно видят в слезах...

Написано Эдмоном:

Если бы изверг, пишущий эти слова, не рождался на свет, вы были бы счастливы.

Сударыня, сейчас пришел Эдмон; эта строка написана его рукой. Прощайте, о достойнейшая из женщин!.. Неужели никогда не наступит час...! Остаюсь, и т. д.

P. S. Я уклоняюсь от разговоров обо всем происшедшем, я ни слова не говорю ему, а он меня не спрашивает.

ПИСЬМО CXCI

Париж, 1 июля

ОТВЕТ ГОСПОЖИ ПАРАНГОН

Великодушные чувства этой доброй дамы

Муж возле Эдмона, а жена в моих объятиях! Ах, любезные друзья мои! Благодаря вам я начинаю чувствовать, что у меня еще бьется сердце в груди. Письмо ваше, любезный Луазо, вывело меня из оцепенения... Я непрестанно его перечитываю, и всякий раз мне мнится, что я читаю его впервые... Я плачу!.. Но это уже не те горькие слезы, что раздирают сердце... Ваше деяние, любезный друг, ваше прекрасное деяние смягчило мою скорбь... Вы были правы, вы избрали истинный путь, — я была душою в Тулоне. Подумайте только, вы оба покинули свой дом, своих детей... Но чем значительнее ваша жертва, тем больше я вам обязана... Довершите свой труд — ободрите Злосчастного, который вне себя от горя... Боже мой, в каком он состоянии!.. Спрашивал ли он о Зефире после вашего письма? Если он спросит, скажите ему, что она жива. Если же не спросит... то заговорите о ней первым.

О друг мой! Что рассказать вам о нас!.. Супруга ваша сообщит вам все. Глядя на женщину, находившуюся на самом дне, но не запятнанную пороком, мне становится стыдно самой себя: это воплощенная добродетель, великодушие, любовь, небесная дружба, это наш ангел-хранитель, наша покровительница... Гордитесь же теперь своей случайной добродетелью, спесивые женщины, высокомерные недотроги!

Семья Эдмона находится в ужасном состоянии. Юрсюль, подвластная столь же бурным страстям, как и ее несчастный брат, впала в безумие, добрый старец Р*** сошел в могилу, покрытый позором... его добродетели не спасли его от бесчестия!.. а жена последовала за ним спустя два дня... Старший брат, пользовавшийся всеобщим почетом в округе и поистине заслуживающий его, втоптан в грязь, опозорен! Добродетель и набожность не помогают ему, и сами небеса к нему несправедливы... Великий боже, прости мне это кощунство!.. Но если он в силах пережить свое несчастье (ибо нет пределов терпению истинного христианина), то переживут ли его дети и жена!.. Жена его олицетворение добродетели, — и вот она опозорена!.. Зефира, добрейший господин Трисмегист и я решили взять их всех сюда, и ваша любезная супруга должна их уговорить... Еще остается утешение для живых... но почтенного отца, благочестивую мать... горе убило! А между тем, какой-то Годэ умер с улыбкой, — умер героем на поприще дружбы, которую он осквернил!.. Да, друг мой, я чувствую, что господь наградит праведника.

Я опекунша и гувернантка троих детей. Они дороги мне, каждый по-особому. Вы знаете первого; вторая — дочь Эдмона, а младшая на всю жизнь связала меня нерасторжимыми узами с человеком скорее несчастным, чем преступным. Они хорошо обеспечены, но честные ли это деньги? Я краснею, помышляя о том, каким путем они нажиты: преступления, нарушения самых священных обязательств... Не бросает ли тень на этих милых детей дар человека (я имею в виду Годэ), поправшего все законы?..

У нас уже были пререкания по поводу одной из девочек. Лора пожелала, чтобы я ей вернула ее дочь. Я сделала бы это, но меня удерживает ее теперешнее поведение, а госпожа Трисмегист, ее закадычная подруга, заявила мне, что если бы даже я согласилась отдать малютку Лорету, она все равно оставила бы ее у себя.

Я многое сказала вам, мой друг, гораздо больше того, что я могла бы вам написать, не приведи ваше прекрасное деяние, хотя бы в слабое движение, остановившуюся машину? Ваша любезная жена целует вас тысячу раз.

Остаюсь, и т. д.

P. S. Передайте эти строки Злосчастному.

Для Эдмона

Кузен, не ваше сердце раздирает самая жестокая скорбь, но мое. Зефира поправляется. Она уже начала выходить и говорить со мной только о вас. Ей еще неизвестны все беды, постигшие нас, она думает, что вы в Голландии. Прощайте, кузен. Целую вас.

(Это