Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

исключением злополучной Лоры, которой вы уделяете внимание и которую у нас много оснований жалеть, прежде всего из-за ее дочери. Прощайте, любезный мой благодетель. Равнодушные, быть может, не испытывают горестей, подобно нашим, но разве им доступны наши радости!

ПИСЬМО CXCVIII

ОТ ГОСПОДИНА ЛУАЗО К ГОСПОЖЕ ПАРАНГОН

Бегство Эдмона

Человек предполагает, а бог располагает. Покоритесь судьбе, друг мой. Эдмон не умер, я даже полагаю, что он в добром здравии, поскольку он нас избегает. Как только он очутился на свободе, он сразу же исчез. Он ускользнул даже от отца д’Арраса, который его ожидал, а теперь отправился его разыскивать. Покамест не переезжайте к нам. Пусть наблюдают за госпожой Трисмегист. Я черкну словечко Юрсюли и Пьеру[112], — предупрежу их и посоветую им всеми средствами удержать его у себя, буде он у них появится. Боже мой! Боже мой! Какие препоны! И кто бы мог этого ожидать! Без денег, без одежды, он скрылся, хотя и знал, что я вот-вот приеду! Я разыскивал его повсюду, но нанятые мною люди обнаружили только одно, — что он сменял свой арестантский халат на лохмотья какого-то нищего. Из-за этой уловки я потерял руководящую нить, и теперь его нельзя будет опознать по одежде. Однако я оповестил о нем все конные жандармерии; если он будет обнаружен, его задержат и вернут нам. Полагаю, я прибег ко всем доступным мне мерам. Я подожду здесь еще несколько дней, ибо я повсюду опубликовал, что если кто-либо обнаружит человека с соответствующей внешностью, то пусть укажет мне на него и он получит в награду десять луидоров. Если мои старания не увенчаются успехом, я покину Тулон и приеду к Вам.

(Между этим письмом и следующим прошло два года и тем временем намерение поехать в О*** осуществилось, но об Эдмоне почти ничего не удалось узнать. Отец д’Аррас, тоже отправившийся на розыски, погиб между Тулоном и Марселем при переходе с корабля в шлюпку, а о том, что случилось с Юрсюлью, говорится в нижеследующем письме.)

ПИСЬМО CXCIX

1766 г.

ОТ МАРКИЗЫ к ГОСПОЖЕ ПАРАНГОН

Юрсюль, ставшая маркизой де ***, сообщает госпоже Парангон о своих обстоятельствах и о том, как отразился ее брак на нашей семье

Я принесла себя в жертву, пошла на нее только ради сына, — и вовек в этом не раскаюсь. Преимущества, какие дает ему мой брак, который я столь долго откладывала, не желая его заключать, хоть он и не из веселых, покамест мой несчастный брат... эти преимущества, друг мой, искупают все. Хотя матушка маркиза удостаивает меня своего нежного внимания и приложила все усилия, дабы совершить эту церемонию, я не могу именовать себя счастливой, — нет, я далеко не счастлива!.. Да я и не заслуживаю счастья! Если бы только мне было дано, друг мой, достаточно долго пожить, дабы воспитать сына, внушить ему ужас перед моим былым распутством, распутством его отца и Злосчастного!

По счастью, имения моего мужа заложены, а не то он уже давно бы их промотал.

Я снова стала жертвой... но не жалуюсь и несу как крест страдания, искупая преступления свои; и те, и другие в равной мере тяжелы, ибо господь справедлив, как не раз говорил наш почтенный старшой.

О, этот любезный брат! Я не перестаю восхищаться, видя, как явно господь превознес его над нами! Его добродетель восторжествовала в округе, хотя никто из людей не приложил к этому руку. Сперва на него обрушился всею тяжестью наш позор. Но в скорости его кротость, терпение, покорность судьбе и благочестие, благодаря коему он всякий вечер подолгу просиживает на могиле давших нам жизнь... и убитых двумя из нас... благодеяния, оказываемые им оскорблявшим его, — все это естественно возымело свое действие; злоба и яростная клевета были обезоружены, и в настоящее время глубокое презрение сменилось глубоким почтением. Когда я посетила его за несколько дней до свадьбы, я видела, проливая слезы умиления, как в послеобеденные часы человек двадцать сельчан приходили к нему и, обнажив головы, просили у него прощения: — Пьерро, уж такая тебе выпала честь — ты охраняешь наш край, потому как ты святой. А мы, мы сущие негодяи. Прости уж нас и помолись богу, чтобы он нас простил. — Ради него, пожалуй, и простит, — перебил другой. — Ежели и простит нас господь, то уж ради него. — Как видите, друг мой, мой любезный брат ничем не обязан моему браку. Правда, во всей округе царило немалое удивление, о чем вы, конечно, узнали, приехав в О***, где мне так хотелось вас увидеть. — Что это творится с этой семьей? — говорили вокруг. — То она возносится чуть не до небес, то низвергается в бездну! Вот одна из сестер стала маркизой! Уж верно это по молитвам их старшого, ведь он святой человек. Поэтому, чтобы породниться с нашим добрым братом, наперебой стали просить руки моих сестер, уже старых дев, и даже у братьев нашлись невесты. Таким образом, быть может, впервые в жизни сей можно наблюдать, как благоухание добродетели заставляет позабыть о злосмрадии порока. Я только что узнала эти новости от брата Бертрана, который присутствовал на нашей свадьбе как представитель всей семьи.

Передайте мой сердечный привет любезным друзьям, с которыми вы живете. Выражаю свое соболезнование госпоже Зефире по поводу кончины ее супруга, сего почтенного старца. Могу от души порадоваться за господ Луазо, которые наслаждаются вашим обществом, имеют прекрасных детей и неизменно осенены благополучием. Так ваша очаровательная Фаншетта наконец вышла замуж? Поздравляю господина де Кенси. Увы! Вслед за поздравлением у меня вырывается вздох... весьма тяжелый!.. Вы можете постоянно с ней видеться, поскольку Семюр неподалеку от вас. Почему мне не даны эти радости!.. Но надо покоряться своей участи... Целую детей. Ах, если бы вы могли, друг мой, выслушать хоть половину тех речей, с какими я ежедневно обращаюсь к вашему драгоценному портрету! Но нет, тогда вы проливали бы со мной слезы!

ПИСЬМО CC

ОТ ФАНШЕТТЫ К ГОСПОЖЕ ПАРАНГОН

Она подает милостыню Эдмону

Только что в сумерках однорукий нищий попросил у меня милостыню; длинная седая борода скрывала его черты, но звук его голоса поразил меня. Я дала ему три ливра, ибо он внушил мне интерес. Получив деньги, он пристально поглядел на меня. Я увидела, как он побледнел и тут же поспешно удалился. Никогда