Хроники блокадного города - Хабиб Ахмад-заде

уставленным мисками, не зная, что делать. Однако через несколько минут девушка вернулась, спрятав волосы под платок своей мамы. Смущаясь, она взяла миску и непринужденно улыбнулась мне:

– Извините, я подумала, что это Хесам стучит в дверь.

Что, если бы она не стала извиняться? Если бы ее взгляд не был таким смущенным? Однако взгляд все же был смущенным, и дверь захлопнулась.

До моего слуха вновь донесся голос Парвиза, читающего Коран, словно бы он делал это за праздничным столом по случаю моей свадьбы. Быть может, Парвиз читал Коран ради стойкости духа и просил об этом у Бога… А Хосейн вставал посреди ночи и читал ночной намаз. Это зачем?.. Почему сегодня вечером я должен об этом задумываться? Все это благодаря тебе, Мустафа. Ты помнишь? Когда началась война, ты уехал, они тоже уехали – все уехали. Чего только ни случилось за это время. А ты спокойно стал учиться на инженера. Сейчас ты говоришь, что поклялся отправиться на фронт, если получишь диплом, да еще на сорок пять дней! А я, когда приехал, однажды увидев тебя, подбежал бы и сказал: «Все эти походы в мечеть, шумиха и занятия по изучению Корана – все это было напрасно, когда пришло время воевать?»

Кто сейчас ваши соседи в чужих краях? Семья Мотазеди и Хесам, который уже женился, и две другие сестры, которые вышли замуж еще раньше, и младшая сестра, которая только недавно окончила школу и готовилась к вступительным экзаменам. Мустафа, сколько же ты всего знаешь. Потом ты сказал: «Если завтра вечером у тебя не будет никаких дел, приходи в нашу землянку». Но сколько бы ты всего ни знал, тебе неизвестно, почему в тот день Забих устроил мне такую трепку. Дело в том, что с того дня, когда я принес миску с похлебкой, мне все время хотелось заглянуть в глаза той девушке и опять увидеть ее смущение. Однако она всякий раз, стесняясь, опускала голову и уходила, а мне так ни разу больше и не удалось посмотреть ей прямо в глаза…

На следующий день уже на закате пришел Мустафа и только тогда заметил мой протез вместо ноги. Он остолбенел от удивления, и на его глаза навернулись слезы. Но мне вовсе не хотелось видеть его рыданий. Неужели мой добрый вестник будет плакать? С иронией в голосе я сказал: «Приятель, это дело прошлое. Уже столько воды утекло».

Он ничего мне не ответил. Как и прежде, у него было чистое сердце, а сам он очень чувствительный.

После вечернего намаза начиналась моя смена, и мне все время хотелось, чтобы настал и его черед, чтобы мы вдвоем отправились в окоп, ведь мне очень нужно было спросить его кое о чем. Над стрелковым окопом зажегся огромный сигнальный огонь, поражая своим великолепием. Блики на лице Мустафы менялись каждую секунду. Он начал первым:

– Что это за огонь?

Я не был уверен, но мне хотелось с самого начала произвести впечатление на новоиспеченного инженера:

– Сигнальный огонь из 130-миллиметрового орудия русского производства.

Он спокойно согласился, после чего я сел за пулемет, нажал на курок и выпустил из дула по крайней мере сорок патронов.

Вопрос первый:

– Мустафа, на кого учился?

– Инженер-строитель, – последовал ответ.

Я дал вторую очередь, а потом усадил Мустафу на свое место, покрепче прижал пулемет к его плечу и по очереди поставил куда надо его руки.

Второй вопрос:

– Чем потом занимался?

– Мы с товарищами по институту открыли строительную фирму, – ответил он. – Теперь время от времени слежу за работой строителей, забираясь на металлические каркасы зданий. Работа опасная, но, конечно, не такая, как здесь.

Мои вопросы были явно не к месту. Я всего лишь хотел постепенно подвести его к интересующей меня теме. Потом он начал стрелять очередями. Первая его напугала, но потом он вошел во вкус и начал раз за разом нажимать на курок, пока наконец я не остановил его. Мы оставались в окопе по меньшей мере два часа. Затем Мустафа, хлебнувший немало горя за все это время, рассказал мне об эвакуации, жизни в чужих краях, нищете, расходах на институт, а я все сидел за пулеметом и слушал, как вдруг он начал задавать свои вопросы.

Вопрос первый:

– Кстати, а почему ты так долго на войне?

У меня не было настроения шесть часов подряд делиться с ним своими философскими размышлениями.

– Смеха ради, – ответил я.

Вопрос второй:

– Прости. Наверное, я обидел тебя. С вечера мне не дает покоя один вопрос. Ногу, ногу где оторвало?

– Я устал от своей настоящей ноги, – ответил я. – Увидел хороший протез. Вот и поменял.

Я засмеялся, и он тоже.

– Господин инженер, зажмите уши, – сказал я.

Я нажал на курок, и раздался оглушающий грохот пулемета. Пули, как мои отрывочные воспоминания, начали вылетать во все стороны. Вся пустыня оказалась наполненной выстрелами, воспоминаниями, Мустафой, который не только прикрыл уши, но и зажмурил глаза, и девушкой, проходившей мимо по дороге в школу. В тот момент Забих что-то сказал ей и рассмеялся, но она ничего не ответила и пошла дальше. Тогда меня всего затрясло от мысли, что задето мое достоинство, и я выступил вперед. Рядом с верзилой Забихом я казался всего лишь цыпленком, но опомниться я ему не дал. Бросившись в ноги, я повалил его на землю и принялся отчаянно бить кулаком. Забих отбросил меня в илистый арык. Когда я вылез оттуда, то был весь в грязи с головы до ног, но и это меня не остановило. Сдерживая рыдания, я вновь бросился на обидчика, как вдруг нас начали разнимать. Точнее, нет. Меня стали оттаскивать. Тогда я разрыдался и все никак не мог успокоиться. Люди спрашивали, что случилось, но я продолжал лить слезы и всхлипывать, не имея возможности что-то выговорить. Мустафа, ты, наверное, помнишь это. Ты ведь тоже там был. Потом началась война, и ее семья одной из первых уехала из города. Вооруженный до зубов, я однажды, довольный, вернулся в дом и увидел, как все уезжают в машине ее дяди. На мгновение, только на одно мгновение, она обернулась и в последний раз хмуро посмотрела то ли на меня, то ли на нашу улицу. Мне было стыдно, что я не осмелился выступить вперед и хотя бы в этот последний момент крикнуть: «Тебе грустно прощаться со мной или с улицей?»

Я остался, а все вы уехали. Все вместе. На улице не осталось ни Мустафы, ни кого-то другого. Как я мучился