Хроники блокадного города - Хабиб Ахмад-заде

все эти четыре года. На безлюдье я изливал свою душу лишь брошенным кошкам да их котятам, которые голодными бродили за своей матерью, а она так и не могла объяснить им, что такое война.

Пулеметная лента закончилась, и Мустафа смотрел широко раскрытыми глазами на меня и слезы, которые я пролил после драки с Забихом и которые до сих пор блестели на моих щеках.

– Я не нарочно. Не хотел тебя обидеть, – сказал Мустафа.

Он имел в виду мой протез. Мне было не по себе, но я через силу улыбнулся.

Вечером после отбоя я думал об обещании, которое дал себе относительно Мустафы. Я должен был набраться смелости и обязательно взять у него точный адрес семьи Мотазеди, чтобы посвататься к их дочери. Да, и протез бы не был тому помехой.

– Я вас слушаю.

– Хочу взять в жены вашу дочь.

– Какое у вас имущество?

– Никакого.

– Чем занимаетесь?

– Служу в ополчении.

– До свидания.

– Куда же мне теперь?

– Я свою дочь не под кустом нашел, чтобы она стала вдовой сразу после свадьбы. Что мне тогда с ней делать?

– Не отдадите за меня свою дочь?! Тогда я вас всех уложу из автомата! Две гранаты запущу в этого обманщика Хесама! Так это мать против? Гранату на нее жалко! Пусть ее накроет реактивным выхлопом из гранатомета!

После этого я возьму девушку за руку и уйду с ней… Я повернулся на другой бок и засмеялся. Хосейн опять тихонько встал и пошел наружу, чтобы прочитать ночной намаз…

Однако они все же были правы. С чего бы им отдавать за меня свою дочь? Кто я есть для них? В лучшем случае просто хороший парень, живший по соседству, да и то не самый умный. Что их ждет после войны? Еще этот протез вместо ноги. Они будут смеяться за глаза, думая про себя: «Этот парень совсем запутался. И зачем сюда явился? Не будет наша дочь с ним счастлива». А разве не так? За все сокровища мира я бы не уехал с фронта, и еще не ясно, приходится ли им сейчас туго или нет.

Зачем тебе жениться? Ты болен и подавлен. Да черт бы тебя побрал. Или хочешь похвастаться, что тоже женился? Что за бред ты несешь…

Мустафа приехал до полудня и опять привез письмо от их командира нашему командующему. Сам он не знал этого, но перед началом операции уже никто не передавал важные сведения по рации. Все писали письма и передавали их с посыльными. Чтобы остаться с ним наедине, я силой прогнал от источника Джасема, который должен был в тот день мыть посуду, сказав ему:

– Иди, иди. Я сам вымою.

Мустафа решил помочь и принялся опускать посуду в воду. С чего бы мне начать разговор?

Я решил поговорить о самом Мустафе.

Вопрос первый:

– Мустафа, у тебя ведь, слава Богу, есть работа и деньги. Что ж ты не женишься?

– Мне еще рано, – последовал ответ.

Вопрос второй:

– Наверное, уже кто-то есть на примете?

Он ничего не ответил, а потом повернул голову и засмеялся.

Хорошо вышло. Теперь можно было спокойнее с ним поговорить. Очевидно, что-то залегло у него на сердце. Мне надо было во что бы ни стало выведать у него адрес семьи Мотазеди.

Вопрос третий:

– Кстати, ты с Хесамом еще общаешься? Вы же раньше очень дружили.

Он опять ничего не ответил. Меня охватило странное чувство, и я начал что-то подозревать. Не может быть. А что, если действительно так?

– Ты влюбился в Нахид? – тихо спросил я.

Он вздрогнул, и я почувствовал, как у него и у меня самого задрожали руки и ноги.

– Я этого не сказал, – промолвил он.

Это все равно что сказал. А что он еще мог сделать? Закричать? Мне надо было действовать более обдуманно. Я продолжил спокойным тоном:

– Скажи правду, парень. Ты любишь ее.

Вечерняя мгла снаружи землянки начала словно сдавливать меня, как будто я опять, как и днем, оказался под обрушившимися на меня обломками. Парвиз снова принялся за чтение Корана, и в этот вечер его голос звучал так, будто он читает молитвы над моей могилой. Сигнальные огни иракцев больше напоминали погребальные свечи, и казалось, что артиллерия дает залпы по случаю моей смерти. Мустафа тоже был влюблен в Нахид, а я, дурак, так обрадовался его приезду, приняв это за добрый знак.

Глубокой ночью я стал подсчитывать, какие преимущества у нас обоих. Мустафа – дипломированный специалист, а я – несчастный ополченец, который даже не готов уехать с фронта. Мустафа – это значит спокойная жизнь… Да не нужны все эти рассуждения. Здравый смысл уже определил, кто из нас победитель. Однако мне надо было продолжать борьбу. Меня побили из-за Нахид, я плакал, строил планы, поэтому я должен был стоять до конца. Это само по себе некая война. Да, война.

На следующий день Мустафа приехал раньше и быстрее, нежели обычно, искал случая, чтобы побеседовать со мной наедине. Мы прошлись до второй линии, и Мустафа начал говорить о том, что вчера я поступил с ним жестоко и что он весь измучился. Больше он ничего сказать не мог. Я продолжал слушать его. Постепенно из его глаз полились слезы. Мне надоело видеть его малодушие.

Реплика первая:

– Я боюсь. Боюсь подойти к Хесаму. Он подумает, что вся наша дружба была ради его сестры. Помоги мне. Помоги.

Этот человек просил меня о помощи, не понимая, что я и сам в эту минуту нуждаюсь в помощи больше всех на свете. Мне надо было собраться и действовать точно так же, как командиру дивизии, который попал в окружение вместе со своими солдатами и теперь, заставляя себя лживо улыбаться, пытается поднять их боевой дух. Все было кончено.

Возвращаясь на линию фронта, я начал перечислять ему все те аргументы, которые приводил себе прошлой ночью:

– Приятель, ты ведь дипломированный специалист, а это означает спокойную жизнь. Тут и гадать нечего. Прислушайся к голосу разума. Парень, если хочешь добиться своей любви, ты должен сражаться. То, что ты говоришь, – полная чушь. Хесам тоже просчитался. Вот предатель. Ему ведь это очень на руку, – и я ни за что ни про что бранил бедного Хесама, хотя вся эта ругань по праву причиталась мне.

Начиная с того вечера Мустафа всякий раз приходил ко мне на закате, садился рядом и принимался изливать душу, а я все слушал его. Он рассказывал о своих мечтах, о тяжелой жизни в чужих