Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

первые наши правители без гнева повелевали описывать все хорошее и плохое, что происходило <…> как и при Владимире Мономахе великий Сильвестр Выдубичский, писавший ничего не приукрашивая, почтен был. Мы же этим наученные, так же все случившееся в наши дни не пропускаем, чтобы властители наши видели это и ко всему этому прислушивались.

Примечательно, что для летописца XV века право описывать происходящее так, как было, «не обинуясь», уже нуждается в специальном подкреплении: ссылке на авторитет «Началнаго летословца».

Конечно, отрицать определенную политическую ангажированность летописца — значит вступать в противоречие с тем фактическим материалом, который известен любому, кто знакомился с древнерусским летописанием. По мнению А. А. Шахматова, речь шла о защите летописцем интересов того или иного летописного («политического») центра. Д. С. Лихачев же полагал, что «идеологическая» сторона летописи — прежде всего классовая или сословная (не уточняя, правда, насколько были сформированы те или иные классы и сословия во время создания летописного текста).

Между тем, по вполне справедливому замечанию российского литературоведа Василия Николаевича Малинина (1849–1927), «при теократических воззрениях автора, истинная религия одна только составляла основу государственной жизни народов и обусловливала их историческое призвание». Эта мысль была развита почти забытым сегодня замечательным историком Дмитрием Николаевичем Егоровым (1878–1931). Он обратил внимание на «библиократизм» средневековой литературы:

Выявление степени влияния церковного элемента позволяет подойти к средневековому писателю с совершенно новой и, мне кажется, весьма плодотворной стороны: возникает цепь новых вопросов, выясняются многие незамеченные подробности не только стиля, но и метода его работы. Специально для рассмотрения средневекового историка выяснится ряд новых критических задач, в значительной степени меняющих благосклонное, в общем, и доверчивое к нему отношение.

Исследователь точно и емко охарактеризовал влияние Библии на тексты средневековых источников:

Влияние Библии на все средневековье ни с чем не сравнимо и стоит в теснейшей зависимости от общей церковности всей культуры… Часто Библия в средние века представляется в виде бесконечной сокровищницы аргументов, убедительнейших цитат, одинаково пригодных и одинаково доказательных для всякого спора, богословского или политического <…> Библия <…> великая божественная энциклопедия примеров, целостных фактов, поучительных событий. Раскрыть все богатство фактических примеров может лишь толкование, экзегеза, и, поэтому, способы толкования, а в связи с ними, и емкость божественной энциклопедии, ее безграничная приложимость ко всяческим явлениям современности, все увеличиваются: кроме <…> буквального значения постепенно все расширяется круг иносказательного толкования — находят смысл моральный, тропологический[10], анагогический[11], типический. Таково научное значение Библии для средневековья[12].

Все это справедливо и по отношению к начальному древнерусскому летописанию.

Уже в первых древнерусских летописях для характеристик и сентенций, которые высказывались по ходу изложения, широко использовались как прямые, так и косвенные цитаты из Библии, литургических и апокрифических произведений, а также библейские фразеологизмы. Но если буквальные цитаты достаточно очевидны и, как правило, не вызывают затруднений при интерпретации летописного сообщения, то обнаружить косвенное цитирование почти всегда трудно, поскольку для этого требуется доскональное знание библейских текстов и сюжетов.

Кроме того, летописцы часто использовали отсылочные сравнения (например, княгиня Ольга, приехавшая к византийскому императору, сравнивалась автором «Повести временных лет» с царицей Савской, а Владимир, по словам летописца, был женолюбив «якоже и Соломан»). Подобные аналогии могли приводиться для нравственной оценки исторических лиц и для определения сущности описываемых событий. С их помощью летописец подсказывал читателю ключ к пониманию подтекста своего повествования.

Гораздо сложнее обнаружить и понять скрытые библеизмы, которые пронизывают практически все летописные тексты. Чаще всего это фразеологизмы, заимствованные из сакральных текстов. Их заметить еще труднее, чем косвенные цитаты. Зато, если их обнаружить, они могут дать историку информацию, существенно превышающую по своему объему и значению буквальный смысл текста.

Все эти приемы позволяли создавать довольно сложные по своей сути интеллектуальные конструкции, в которых летописцы не только описывали давно прошедшие и совершающиеся на их глазах события, но и давали им моральные оценки, пытались понять и объяснить своим читателям, каков был высший смысл происходящего, а также, как это ни покажется странным, прогнозировать ближайшее будущее.

Попробуем и мы разобраться с этой точки зрения в том, каковы были основные идеи, заложенные в первых древнерусских летописях.

Главные идеи первых древнерусских летописей

А. А. Шахматов одним из первых обратил внимание на то, что в основе летописей лежала некая идея и их создание не было делом случая. Однако до сих пор никому не удалось ответить на простой, казалось бы, вопрос: какая мысль превращала внешне пестрый, сложный, неоднородный конгломерат отдельных годовых известий и «произведений разных жанров» (Д. С. Лихачев) в стройную, законченную на каждом этапе своего развития конструкцию? Что оживляло всю летописную композицию и позволяло продолжать и продолжать ее в течение нескольких столетий?

На этот вопрос пытался ответить Д. С. Лихачев. Однако его взгляды на то, как летописец выстраивал свой труд, отличаются противоречивостью.

С одной стороны, он настаивал на том, что летописец, «механически соединяя в единой хронологической сети под одним годом разнохарактерные и разнокалиберные события, не связанные между собой единой причинно-следственной зависимостью», просто иллюстрировал «суету сует мира сего». Именно в «непоследовательности летописца», по мнению Д. С. Лихачева, состояла «ценность летописи, так как только благодаря ей в изложение властно вторгаются опыт, непосредственное наблюдение, элементы реализма, политическая злободневность — все то, чем так богата и благодаря чему так ценна русская летопись». Такое «механическое соединение в годовой статье различных известий подчеркивало якобы провиденциальную точку зрения летописца, его особую „философию истории“, связанную с его церковными представлениями». Хотя в другом месте, как мы помним, Д. С. Лихачев, по существу, отрицал религиозность составителя летописи.

С другой стороны, Д. С. Лихачев писал:

Летопись — произведение монументального искусства, она мозаична. Рассмотренная вблизи, в упор, она производит впечатление случайного набора кусков драгоценной смальты, но окинутая взором в ее целом, она поражает нас строгой продуманностью всей композиции, последовательностью повествования, единством и грандиозностью идеи.

Очевидно, «продуманная композиция» не могла сочетаться с «механическим соединением» «случайных» фрагментов. В каждом «куске драгоценной смальты», из которых составлено летописное повествование, должен был присутствовать элемент общей идеи, в каждом из них должно содержаться что-то, позволяющее реализовать некий единый замысел.

Попробуем проследить, что же может объединять отдельные летописные сюжеты.

***

Уже в самых первых строках «Повести временных лет», как представляется, должна была быть заложена, так сказать, программа всего дальнейшего изложения. Однако начальные слова ее вызывают больше вопросов, нежели разъясняют, о чем, собственно, собирался писать летописец.

Напомним их: «Се повести времяньных лет откуду есть пошла руская земя, кто в Киеве нача первее княжити и откуду руская земля стала есть. Се начнем повесть сию». До сих пор среди