Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

Так идея, присутствовавшая в «Слове о законе и благодати» Илариона, закреплялась и развивалась в первых древнерусских летописях.

***

Но какой смысл имели прочие летописные сообщения? Как они могли быть связаны с центральной эсхатологической темой?

Вернемся к переименованию летописи. Уже через несколько лет после произнесения Иларионом «Слова о законе и благодати», когда ожидавшийся в 1037 году конец света не состоялся, изменилось представление о возможности спасения. На смену большой эсхатологии, согласно которой все христиане после смерти должны были получить Царствие Небесное, пришла так называемая малая эсхатология. На Руси, как и в Западной Европе, получает распространение идея воздаяния за конкретные дела — добрые и злые, праведные и греховные, — совершаемые христианами на этом свете: по словам Мефодия Патарского, «иное наказание от Бога будет праведным и верным». Такая мысль последовательно проводится в Изборнике 1076 года. Одновременно возникает представление о необходимости фиксации деяний человека, которые должны получить оценку на Страшном суде. На Руси книги, в которые записываются дела людей, назывались «книги животные», или «книги живущих», или «книги вопросные», или «книги чистые», или «книги спасаемых», или просто «книги». Они должны были быть представлены Спасителю на Страшном суде. Однако в отличие от стран Западной Европы, в которых тогда появились такие перечни, древнерусские реальные «книги живущих» до сих пор неизвестны. Не исключено, что в качестве таковых вполне могли рассматриваться летописи, которые со второй половины XI века превращаются, помимо всего прочего, в реестр деяний людей, упоминающихся в них. При этом были возможны ситуации, когда какими-то деяниями человек грешивший мог искупить свои неправедные поступки. Примером, по мнению летописца, может послужить жизнь князя Владимира Святославича. Он не только крестился сам, но крестил всю Русь — и тем самым искупил и братоубийство, и распутную жизнь, которую вел прежде.

***

Судя по всему, ориентация на спасение в конце мира — сначала коллективное (большая эсхатология), а позднее индивидуальное (малая эсхатология) — определяла важнейшую социальную функцию летописи: фиксацию нравственных оценок основных персонажей исторической драмы, разворачивающейся на богоизбранной Русской земле, которая под пером первых создателей древнерусских летописей рассматривалась в качестве претендентки на то, чтобы стать центром спасения человечества на Страшном суде.

Глобальность цели, которую ставили перед собой первые летописцы, предполагала многоплановость изложения, охват широкого круга самых разнообразных по своему характеру событий. Все это задавало самым ранним древнерусским летописям ту глубину, которая обеспечивала и возможность их «прагматического» использования для доказательства, скажем, права на престол или как своеобразного свода дипломатических документов, и чтения в качестве нравственной проповеди, или собственно исторического, либо беллетристического сочинения. При этом создатели самых ранних летописных сводов не только объясняли суть происходившего когда-то и происходящего на их глазах, но и — самое главное! — пытались предвидеть будущее.

***

Итак, в первых древнерусских летописях идея богоизбранности Руси, впервые сформулированная Иларионом, получила развернутое обоснование. В них было дано объяснение, откуда пошла Руская (говоря современным языком, православная) земля и как ее центр переместился из Царьграда в Киев. Крещение Руси завершило этот процесс. Теперь, накануне грядущего конца света, она отвечала перед Богом за спасение всех людей, обращенных в христианство. Новый стольный град подготовился к встрече Спасителя. Однако рассчитанная дата предстоящего светопреставления прошла, но земная история человечества не завершилась. Пришлось вспомнить, что время наступления Царства Божия не известно ни ангелам, ни людям. Поэтому внимание всех последующих летописцев переключилось прежде всего на поиск знамений, предшествующих этому событию. Но и надежда на то, что предсказать точное время наступления конца света возможно, все-таки не умерла. Таковой мог стать и год, на который приходилась кириопасха (об этом, например, писал летописец, оставивший первое сообщение о Куликовской битве), и год, на который выпадал 9-й индикт, и дата завершения сразу нескольких циклов обновлений стихий… Однако на такие «промежуточные» потенциальные даты светопреставления, встречающиеся в летописях XII–XV веков, исследователи, как правило, не обращают внимание. Их обычно занимает только 7000 год от сотворения мира (1492-й от Рождества Христова), когда в Московской Руси с замиранием сердца ожидали наступления конца света — «и о сем молва была в людях не только в простых, но и преимущих», как писал современник. Но и по истечении семитысячного года «смущение умов» не прекратилось. Назывались все новые и новые возможные даты: то 7007 (1499) год, то 20 февраля 1524 года (Николай Булев), то 7070 (1562), то 7077 (1569) год (тогда получила распространение идея, что история должна завершиться в год, содержащий семерки), то, наконец, 1666 год, в котором современники видели «число зверя»… Впрочем, и в наши дни периодически появляются подобные «предсказания» — достаточно вспомнить ожидавшийся в 2000 году компьютерный «апокалипсис».

Вместе с тем в общественном сознании на протяжении всех последующих веков закреплялось и развивалось представление о богоизбранности Русской земли — то в ви́дении ее как Нового Иерусалима или Нового Израиля, то в восприятии ее как Третьего Рима, то как Святой Руси. Примечательно, что постепенно эта, поначалу сугубо религиозная, идея в Новое время все больше приобретала черты идеи имперской, чтобы уже в Новейшее время стать пусть и не вполне осознанным основанием претензий России — как единственной в мире носительницы «истинной духовности» — на политическое лидерство.

Причем во главе новой столицы мира должны были стоять прямые наследники первых киевских князей, зафиксированных в исторических источниках. В самых ранних древнерусских летописях был сформулирован династический принцип передачи власти. Это следовало из вымышленных слов Вещего Олега, обращенных к Аскольду и Диру: «„Вы не князья, ни рода княжеского, но я княжеского рода“, — и вынес Игоря: „а это сын Рюриков“». Правда, о Рюрике летописцы тут же забыли. О нем вспомнит только Иван Грозный, в годы правления которого Рюрик будет назван потомком Августа-кесаря, что должно было еще больше укрепить авторитет и легитимность правящей династии.

Владимир Мономах

К числу интеллектуалов своего времени смело можно отнести великого киевского князя Владимира Всеволодовича Мономаха.

Кто такой Владимир Мономах

В принципе, ответ на этот вопрос знает любой школьник, начиная с шестого класса. Ни один учебник по истории России допетровского времени не обошелся без упоминания этого знаменитого князя. И все-таки напомним некоторые детали его жизни.

Внука Ярослава Мудрого прозвали Мономахом, поскольку его мать, имени которой мы не знаем, происходила из византийской императорской династии Мономахов и была родственницей императора Константина IX (1042–1055). Сам он себя характеризует так: «Я, худой, дедом своим Ярославом, благословенным, славным, нареченный в крещении Василием, русским именем Владимир, отцом