Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

исследователей нет единого мнения, как понимать эти первые строки Лаврентьевской летописи. Традиционно они переводятся так: «Повесть о минувших годах, откуда пошла Русская земля, кто в ней стал первым княжить, и откуда возникла Русская земля». Однако подобный перевод не поясняет, какая разница между тем, «откуда пошла» и «откуда возникла Русская земля». Мало того, оказывается, что на эти вопросы отвечает уже первая датированная статья «Повести временных лет»: «В год 6360 [852], индикта 15, начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля». На это еще в 1930 году обратил внимание Н. К. Никольский:

при сопоставлении заглавия «Повести» с ее составом, нельзя не прийти к выводу, что оно не соответствует известной нам Сильвестровской ее редакции, а более тесно связано с содержанием вводных статей <…> В заглавии обозначены три вопроса, решение которых должно было бы простираться на содержание свода в его целом. Между тем, уже во вводных статьях даны ответы на два первых вопроса заглавия.

Из этого следовал несколько парадоксальный вывод: название «Повести» относится только к ее вводной части.

Любопытно, что свод, который, по мнению А. А. Шахматова и его последователей, предшествовал «Повести», носил гораздо более ясное название, сохранившееся в Новгородской первой летописи младшего извода: «Временник, еже есть нарицается Летописание князеи и земля Руския, и како избра Бог страну нашу на последнее время» (то есть избрал ее центром мира перед концом света и Страшным судом). Богоизбранность Русской земли, упоминаемая в этом названии, существенно отличается от ветхозаветного понятия, обозначаемого тем же словом. Речь здесь идет не об этнической, территориальной или «политической», но о конфессиональной избранности. Здесь явно подразумевалась история христианского просвещения Руси. Крещение и христианизация Руси, завершившаяся учреждением киевской митрополии, воспринимались как начало подготовки к концу света, поскольку проповедание Евангелия «по всей вселенной» — согласно Евангелию от Матфея — непосредственно должно предшествовать Страшному суду: «И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец» (Мф 24: 14).

Теперь же на смену прежнему рассказу пришло повествование, ставившее перед собой гораздо более сложную задачу: на смену явной ориентации на «последнее время» пришли, казалось бы, нейтральные «повести времяньных лет».

Что же такое «временные лета»?

Обычно это словосочетание переводится как прошедшие, минувшие, преходящие, древние годы. Однако, как заметил один из наиболее авторитетных современных лингвистов-древнерусистов Алексей Алексеевич Гиппиус, «видеть здесь значение „прошлый, минувший“ нет оснований». В то же время под «временными» могли подразумеваться и не вечно существующие, земные (не вечные) годы, что придавало бы обороту, избранному летописцем для наименования своего труда, сакральный оттенок. Употребление в этом смысле слова «временной» — случай довольно редкий, хотя и не уникальный. Гораздо чаще, однако, в подобных ситуациях (в том числе и в «Повести временных лет») использовались другие прилагательные: «предътекущии», «предибудущии», «преднии», либо «мимотекии». Очевидно, предпочтение слову «временные» было отдано не случайно.

В свое время, обратившись к загадке названия «Повести временных лет», А. А. Гиппиус обратил внимание на то, что «исходя из общих представлений о характере средневековой книжной культуры, естественнее предполагать, что в названии Начальной летописи была использована некоторая устойчивая модель, что в нем, возможно, содержалась отсылка к какому-то тексту-источнику, ясная древнерусскому читателю, но скрытая от глаз современного исследователя». Чтение, полностью совпадающее с интересующим нас текстом и по структуре, и по грамматической форме (временных лет), было обнаружено архимандритом Амфилохием в псковском Апостоле 1307 года. Позднее аналогичное чтение было обнаружено А. А. Гиппиусом в евангельских и апостольских чтениях на Пасху XII века: «несть вам разумевати времяных лет, яже Отець положи своею областию». Близкое понимание загадочного словосочетания, но на других основаниях, практически одновременно с А. А. Гиппиусом предложили специалист по древней славянской книжности Михаил Федорович Мурьянов (1928–1995) и американский славист Хорас (Гораций) Грей Лант (1918–2010).

О чем же шла речь?

Прямую параллель словосочетание «временные лета» находим в Коломенском (1406) списке «Толковой Палеи» (комментированного Ветхого Завета), памятника, текстологически связанного с «Повестью». Здесь читаем: «како убо взможемь приступльше испытати, еже Творець Своею областию положи, яко же и Сам отвеща Своим учеником, егда вопрашахуть Его: „Господи, аще в лето се устрояеши царство Израилево?“ К ним же отвеща Исус: „Несть вам разуметь временных лет, яже Отець Своею властию положи“» (в синодальном переводе: «Посему они [апостолы], сойдясь, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю? Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» [Деян 1: 6–8]). Вряд ли перед нами случайное совпадение. Скорее это относительно устойчивый оборот, который функционирует как фразеологизм и означает последние времена. Подтверждением такого предположения может служить название Апокалипсиса в Геннадиевской Библии (1499): «временных притчей проречения».

Тогда первые строки «Повести», ставшие ее условным названием, можно перевести так: «Вот — предсказания (или предвозвещения) последних времен от начала Русской земли. Кто в Киеве начал первым княжить, и откуда Русская земля стала — так начнем эту повесть».

Такое понимание названия «Повести временных лет» дает основания для предположения, что в первых строках одной из первых древнерусских летописей речь идет не только о прошедших и преходящих годах, но и о конечной цели повествования. Оно, следовательно, должно было быть доведено до «Царства Славы», когда наступит последний день мира сего (временного) — перед концом света и Страшным судом. Одновременно — это и та идея, которая могла бы объединить и, видимо, действительно объединяет всю «Повесть», придавая ей единство, цельность, законченность. Повествование может быть завершено в любой момент, как только появятся знамения наступающего конца мира, но до этого оно будет представлять собой «вечно продолжающийся итог» (Д. С. Лихачев). Потому-то летопись фактически лишь начинается в XI веке и не имеет конца.

Вместе с тем становится ясно, что у летописца имелся «особый интерес» не только «к первопричине событий, к началу, к происхождению тех или иных исторических явлений», как считал Д. С. Лихачев, но и к завершению мировой истории, к итогам описываемых им событий. Создатели первых летописей писали не только о прошлом, но и о будущем.

В таком ключе становятся понятнее и даты создания летописных сводов.

Появление Древнейшего свода практически точно совпадает с рассчитанной в «Раздрешении неизреченнаго откровения» Ипполита Римского датой конца света — 1037 годом. После того как ожидавшееся в том году светопреставление не наступило, стало ясно: точную дату его нельзя рассчитать. Зато можно прислушаться и присмотреться к знамениям, которые должны предшествовать завершению земной истории.

Дополнение смысла «Повести» эсхатологическим планом изложения позволяет легко объяснить, почему летописец с такой настойчивостью фиксировал события, далекие от «мирских страстей и политических интересов»: затмения Солнца и Луны, налеты саранчи,