Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

двоих. Сама ем, что придется и что подешевле… Вот только стараюсь питать Сережу… Я больше всего боюсь за него, чтобы он не заболел. Если я и его потеряю, то конец! Не переживу его ни на один час… Когда мужа убили, у меня были дети… Я должна была жить для них! Но когда умерла Кися, я хотела покончить с собой. Не могла только Сережу оставить одного… Теперь живу для него только, для одного!..

Я смотрела на нее и видела сплошное страдание в ее потухших глазах… Она выглядела совершенной старухой. За год страданий и горя кончилась женщина!.. Худая, желтая, вся в морщинах…

* * *

На другое утро, когда я пришла в госпиталь, в дежурке волнение. Целая буря! Только я вошла, как со всех сторон раздалось:

– Семочка, Семочка!.. У нас новая фельдшерица!

– Ну? Вот хорошо! Где она?

– Слушайте, Семочка! Вчера поздно вечером, – стала рассказывать дежурная сестра, – я спустилась, чтобы посмотреть вашу палату. Вижу в докторской дежурке свет. Я думала, там сидит доктор. Открыла дверь и увидела посреди комнаты стояла молодая женщина, а с ней наш главный врач. Он точно ждал моего прихода…

– Сестра, вот у нас будет новая фельдшерица, – сказал он мне и сразу же вышел из комнаты. Точно сбежал… Не успела дверь закрыться за ним, как незнакомка подошла ко мне и отрекомендовалась: – Я фельдшерица и буду жить здесь…

– Ну что же? Очень хорошо! Пускай живет…

– Я не верю даже, что она фельдшерица, – говорит сестра Мариам…

– Ну! Идемте работать! Уже восемь часов!..

Мы все гурьбой вышли из дежурки и разошлись по своим палатам делать утреннюю работу – мерить температуру, давать лекарства, наводить вообще чистоту и, наконец, поить чаем. После обхода доктора начинались перевязки и операции.

В первом этаже были три палаты: первая моя, на двадцать пять человек, причем нередко ставились и добавочные койки; вторая была маленькая, на восемь коек. В ней работала сестра Аня, страшно беспокойная и суетливая. Всегда у нее что-нибудь случалось необычное в палате: то ни с того ни с сего пропадал раненый, то прежде времени умирал… Она всегда бегает по коридору расстроенная и озабоченная. И всегда что-нибудь у всех спрашивает: «Сестры, где дежурный доктор? У меня умер раненый!» Или: «Сестры! Не видели ли вы главного врача? У меня пропал раненый». И все в этом роде…

Сестра третьей палаты, крупная армянка Мариам, была чересчур спокойная, никогда никуда не спешила и во всем всегда опаздывала. В перевязочной задерживала доктора и сестру, подававшую материал для перевязки. На кухне – поваров и санитаров с обедом для раненых… Сегодня в перевязочной была новая фельдшерица, которая должна была подавать все нужное для перевязок, как это делала до сих пор старшая сестра. Но с первой же минуты фельдшерица всех нас привела в полное недоумение. Даже доктор стал нервничать: то поднимает очки на лоб, то спустит их на самый кончик носа, то совсем снимет и вертит между пальцев… Перевязки совсем остановились. Сестра Аня попросила у нее шарик ваты с борной кислотой. И вдруг «фельдшерица» запустила всю руку в банку со стерилизованными ватными шариками, взяла один и протянула его сестре Ане… Та пришла в ужас.

– Что вы даете мне? Я не возьму его!.. Вы должны брать щипцами, а не рукой!

– У меня руки чистые, – сказала «фельдшерица» и бросила шарик. Потом взяла щипцами новый шарик и протянула его сестре.

– Я просила борный, – язвительно сказала сестра. Та покраснела, но не знала, что ей делать и вертела щипцы с шариком в руке. Никто ей не помогал и не подсказал, что борный раствор тут же на столе в бутылке и налит в тазик. Наконец «фельдшерица» повернулась к столу с перевязочными материалами и стала читать этикетки на бутылях. Потом хотела прямо обмакнуть шарик в бутыль, да щипцы не пролезли в горлышко.

– Вот в этом тазике борная, – показала я ей.

Сегодня перевязки шли очень медленно, и работу мы закончили с большим опозданием. Доктор, фыркая, отодвинул свой стул в угол и сказал: – Нужно, чтобы подавала перевязочный материал знающая сестра! Сейчас уже обед, а у меня еще не все больные осмотрены. – И ушел…

* * *

Перед Рождеством приехал в город Шаляпин и пел в Маиловском театре. Из дирекции позвонили в наш госпиталь и сказали, что для раненых и сестер в театре оставлено несколько лож. Это случилось как раз в мое дежурство, и главный врач назначил меня и еще одну сестру идти в театр с ранеными. Маиловский театр находился от госпиталя только через площадь. Отобрали раненых, у кого нет температуры и кто мог ходить сам, отвезли их задолго до начала концерта в театр и усадили на стулья. А мы, сестры, стояли позади них. Мы были в белых чистых халатах; на головах – белые длинные косынки. Поверх халата я надела бархатное манто, отделанное куницами.

– Сестра Семина, вы так нарядны, точно едете на бал в белом платье, – сказала сестра Мариам.

Шаляпин пел «Блоху». Театр был переполнен. В ложах и в партере сидели нарядные дамы и мужчины. На дамах сверкали бриллианты. Много военных в форме. Но почти все они были или с костылями, или с рукой на перевязи, или с забинтованной головой. Иных поддерживали родственники под руку… У всех раненых на груди сверкают и блестят их боевые награды. А у дам – драгоценности…

Наши раненые были очень рады. Некоторые плакали. Нервы-то звуков музыки не выдержали… Вернулись в лазарет все расстроенные, и сестры в повышенном настроении. Ночь прошла благополучно: ни у кого не было повышенной температуры или бреда. Утром солдаты делились своими впечатлениями с теми, которые оставались в госпитале. Один рассказывал своему соседу по койке, что он только ослаб маленько, а то бы мог так же спеть, как и Шаляпин… После перевязок и одной операции я наконец пошла домой.

Как легко дышится, когда выйдешь из госпиталя на холодный, свежий воздух. Свои три квартала я каждый день с удовольствием иду до моего дома. И парадную дверь я теперь открываю сама своим ключом. В передней встретила Дашу.

– Нина Ивановна дома?

– Спят!

– А где дети?

– Надя и Таня играют во дворе, а маленькие – в детской. Сегодня очень холодно на дворе.

Я помылась и пошла в детскую посмотреть и поздороваться с детьми. В большой детской (бывшая моя столовая) стояли четыре кровати; одна, Олина, была еще с высокими стенками, а три другие были уже настоящие кровати. Девочки так были